Михаил Колесников - Право выбора

По дороге встретился с Костей Глущаковым. Он был радостно возбужден:

— Слыхал новость?

— Какую?

— Екатерину Иннокентьевну на прежней должности оставляют!

— Ну и что?

— А то, — разозлился он, — она еще этого Дементьева на место поставит! Комиссия признала, что никакого нарушения технических норм Ярцевой допущено не было. Угол откоса оставляют прежним. Так что чихали мы на все ваши претензии, вот что!

Ах, вот, оказывается, почему Дементьев заспешил к Кате! Он снова побежден и хочет покаяться. Вскоре все встанет на свое место, а Дементьев по-прежнему останется со своими прожектами…

Так я думал. Но внутренний голос подсказывал, что все обстоит по-иному, все гораздо сложнее и что посещение Дементьева нельзя объяснить так просто.

Катю оставили на прежней должности. Но восторги Кости Глущакова были преждевременными: в приказе Ярцевой объявили строгий выговор. Кроме того, ее привлекли к партийной ответственности и тоже что-то вынесли. О переходе на старую линейную структуру никто даже не заикался. Дементьев по-прежнему работал помощником начальника карьера по оборудованию. Я не знаю, о чем они толковали с Катей в тот вечер, но заметил, что отношение ее к Дементьеву изменилось. Теперь их часто видели мирно беседующими, при обходе цехов Дементьев всегда сопровождал Катю.

Хоть это и было глупо, я, ослепленный ревностью, потребовал объяснения:

— Уж не решила ли ты вернуться на круги своя?

Она повела плечами, посмотрела на меня:

— Ты больной или дурной. Кстати, почему ты за последнее время задаешь мне так много нелепых вопросов? Что, собственно, произошло? Дементьев сопровождает меня во время обхода? Но это его личное дело. Я не могу запретить ему сопровождать меня. Не забывай, что он инициатор нового движения, во многих вопросах он оказался прав, у него есть чему поучиться. Если бы я продолжала относиться к нему плохо, это могли бы истолковать дурно. Нельзя личные отношения переносить на службу. Не хочу, чтобы рабочие говорили: Ярцева враждует с Дементьевым потому, что он оказался прав, она завидует ему. От тебя-то я не требую никаких объяснений, не ставлю никаких условий. Не люблю домостроевских штучек!

Она была неуязвима. Все, что ни говорила, было разумно.

Но когда я однажды увидел Катю и Дементьева идущими под руку к дому Кочергина, куда меня не пригласили, то потерял остатки благоразумия. Около часа бродил вокруг усадьбы начальника рудника, прислушивался к громкому хохоту, доносившемуся из открытых настежь окон, кипел от ярости и сознания своей приниженности, а потом, собрав всю решимость, вошел в дом. Веселье здесь было в полном разгаре. На меня, как и в прошлый раз, никто не обратил внимания. Среди гостей Кати и Дементьева не было. Я направился в бильярдную и здесь увидел их. Катя вела разговор с Кочергиным. Дементьев и энергетик сражались в бильярд. Катя вопросительно подняла на меня глаза, но я отвернулся и сделал вид, что заинтересовался игрой. Щеки мои пылали, сердце гулко стучало.

Энергетик проиграл и покорно полез под стол. Дементьев указал мне на кий:

— Срежемся, король бильярда? Даю два шара форы.

Это уже была наглость. Он словно забыл, как я высадил его в прошлый раз. Кочергин и Катя прекратили разговор и повернули головы в нашу сторону.

— Проучи этого зазнайку еще раз! — сказала мне Катя и рассмеялась.

— Никакой форы! — отозвался я со злостью, — На этот раз не пощажу — придется лезть под стол.

Дементьев лукаво ухмыльнулся, но промолчал. Гости, прослышав, что идет борьба между двумя сильнейшими противниками, собрались в бильярдной, окружили нас.

Будто ослепленный яростью бык, ринулся я в бой и, не рассчитав удара, выбил шар со стола.

Этот крупный промах не обрадовал моего соперника, выражение лица его не изменилось.

— Бывает, — сказал он ржавым голосом. — Спокойнее, не горячитесь. Игра только начинается.

Я быстро вошел в азарт, а он играл хладнокровно, каждое движение было рассчитано. Потеряв над собой контроль, я делал промах за промахом. В конце концов Дементьев победил.

— Под стол шагом марш! — скомандовал он беспощадно.

— Под стол, под стол! — крикнула Катя и захлопала в ладоши. — Эх ты, а еще король!..

Я сидел под столом, пока Дементьев не высадил Кочергина. Вылез и, ни с кем не попрощавшись, ушел.

Настроение было прескверное. Поклялся, что больше никогда не пойду в дом Кочергина, если даже будут звать. Что творится со мной? Я веду себя как глупый мальчишка… Хватит! Пора кончать.

Я почти не спал в эту ночь. Пустяк, а он вывел меня из равновесия. Ненависть к Дементьеву, спокойному, невозмутимому, клокотала в моей душе. А Катя?.. Она ликовала, когда я проиграл. Да и в этом ли дело? Она постепенно уходит от меня все дальше и дальше, возводит ту невидимую глазу стену. Я нужен был ей в трудную минуту… Страшная догадка осенила меня: она хочет положить конец нашим отношениям. Я стал ей в тягость. Я единственный был свидетелем ее минутной слабости. А Катя, гордая, независимая, привыкшая властвовать, не может простить себе этой слабости. Я немой укор, свидетель, и от меня нужно отделаться, чтобы вновь обрести независимость, свободу духа…

Ну и пусть… Разве это называется любовью? А может быть, и любви-то не было. Одни слова, кокетство одинокой женщины. Просто она приноравливалась к моей прямолинейности, потешалась надо мной. А я растаял, выворачивал душу. Разговор о звездах, плаксивая сентиментальность. Ты, дорогой мой, теряешь чувство собственного достоинства, и к тебе начинают относиться снисходительно…

Я мысленно восстановил все события с того злополучного дня, когда появился на руднике. Приехал свободный от всего, безмятежный и просветленный. Я вернулся к своим кедрам и лиственницам, дал себе слово не усложнять жизнь. Мне хотелось покоя, и я надеялся обрести его здесь. Любовь… Что любовь? Мне казалось, что сердце защищено надежной броней от этого чувства, приносящего и радость, и боль, и невыносимые страдания. Мне нужна была именно безмятежность, чтобы собраться с мыслями, стать неуязвимым, обрести некую объективность при оценке жизненных явлений.

Однажды еще в Москве лет семь назад я обратился к известному писателю с вопросом: как написать хорошую книгу? Моя наивность не вызвала улыбки у известного писателя. Он ответил серьезно, рассказал притчу, которую, по-видимому, сам сочинил.

В некоем царстве, в некоем государстве, сказал он, не было писателей в нашем понимании этого общественного явления. Каждому по существующим законам разрешалось опубликовать за всю жизнь одну-единственную книгу. Да, каждый имел право выпустить в свет лишь одну книгу. Понятно, что каждый вкладывал в подобную книгу весь свой жизненный опыт, все свои наблюдения, весь свой ум, все свое остроумие, знания. Никто не торопился, оттачивал фразы, использовал все языковое богатство, накопленное предшественниками, стремился к предельной образности и выразительности. Они работали на вечность, не забывая современников, и в этом был секрет успеха их книг. Если мы будем работать с такими же критериями, то, поверьте, появится очень много оригинальных, по-настоящему интересных, добротных произведений. Нужно писать щедро, не оставляя ничего про запас. Писатель должен говорить так, как не говорили до него другие.