Михаил Колесников - Право выбора

Втайне и я мечтал написать такую, единственную в своем роде книгу, зачеркнув все, что было до этого, зачеркнув прежние литературные неудачи. Теперь я многое осмыслил и понял. Даже мои творческие неудачи легко объяснимы.

Если ты в один злополучный день ненароком взялся за перо, то не нужно рваться ни к чему: ни к широкой известности, ни к признанию. Останься самим собой, таким, каким пришел из своих глубин. Ведь ты пришел сказать свое слово, а это слово не должно походить на слова других. В этом твоя самобытность, оригинальность твоего мышления.

Мечты о большой, настоящей книге привели меня вновь на рудник Солнечный. Я надеялся увидеть жизнь изнутри такой, какова она есть на самом деле, спокойно, рассудочно запечатлеть ее во всем многообразии, объективно оценить факты, ибо жизнь, полнокровная жизнь всегда интереснее самого чудесного вымысла. Разве не в том основное назначение писателя, чтобы зафиксировать в образах дела и мысли современников, пафос их устремлений? Но увы, по-видимому, роль бесстрастного фотообъектива не подходит мне. Я сразу же погряз в сердечных делах, и они заслонили все, и вот я лежу с открытыми глазами и щемящей болью на сердце.

Так и решил в ту ночь: не буду больше навязываться Кате. Можно забыться в работе. Стану бродить по тайге и выковывать в себе твердость духа. Не мне подлаживаться к дамским капризам. Она хочет свободы, я тоже хочу свободы. Незачем доказывать ей, объясняться, просить скупой ласки. Я не нищий, и мне не нужно подаяния. Пусть поймет, что я натура более сложная, нежели ее Дементьев…

Вот уже несколько дней моросил дождь. Сделалось холодно. Не верилось, что на дворе июль. По небу лениво ползли лохматые дымно-сизые тучи, иногда они опускались на землю. Закаты были желтыми. Краски померкли, и только лиственницы по-прежнему ярко зеленели. По ночам тягуче шумела тайга.

Настроение было пасмурное, под стать погоде.

— В прошлом году июль был жаркий и сухой, а нынче что-то развезло, — сказал Аркадий Андреевич. — А ты, парень, совсем от нашего семейства отбился. Моя Анна и то уж спрашивает: не приболел ли? Закрутила тебе мозги Катерина: а какой ты ей к бесу жених? Она женщина с положением, да и с мужем не разведена. Может, еще помирятся. Вишь, как оно дело оборачивается: Дементьев опять в люди выходит. Разум-то не пропил! Да и она вроде одумалась. А ты, варнак, встал ему поперек дороги, Катьку отвлекаешь. Поразмысли на этот счет. Все равно тебе не судьба. Да что ты ей? Тьфу! Экскаваторщик… Хоть десять карточек на доску прилепи, а все одно ей не ровня. Поиграет с тобой, как кошка с мышью, да и вытолкает взашей. Образование, оно, брат, нынче похлестче богатства. Раньше на богатство зарились. Теперь по уму подыскивают. Ну, посуди сам: удалось, скажем, тебе ее сосватать. Будешь преть в забое, а она каждый день сверху станет покрикивать. И прилепят тебе прозвище «Катькин муж». Ты при ей будешь, а не она при тебе. Знай сверчок свой шесток!..

Незатейливая мудрость Аркадия Андреевича немного развеселила меня.

— А с чего это вы взяли, что она собирается за меня замуж?

— Народ болтает. А народ все видит и знает.

— Мы с ней росли вместе — это же всем известно. Вот и встречаемся по старой дружбе.

Терюшин хитро сощурился:

— Вестимо, какая дружба с соломенной вдовой. Отчаливал бы, пока греха не нажили.

— Вы все упрощаете.

— И то правда. Где уж нам, старикам, в такой сложной политике разобраться!

Милый Аркадий Андреевич! Он даже не мог подозревать, какой ад ношу я в душе. Вот уже две недели мы с Катей ни разу не встречались. Я решил оставить ее в покое, но сам покоя не обрел, хотя и стремился к нему.

Я как-то потерял интерес ко всему, успехи в забое не приносили больше радости. Мы догоняли Паранина, и мои ребята жили этим. А я почти механически усаживался в кабине на стул, нажимал на педали, хватался за рычаги и грузил, грузил породу в думпкары.

Дни тянулись за днями, серые, похожие один на другой. Появилась усталость, вялость в движениях. Я заболевал самой страшной болезнью — меланхолией. Хотелось лежать, лежать, ни о чем не думать, просто лежать и курить. Но мысли приходили. Маленькие назойливые мысли. «Не все ли равно? — рассуждал я. — В Москве ли, здесь ли — всюду одно и то же: жизненный цикл. Кто-то включает рубильник, и по замкнутой цепи бегут маленькие электроны. Этот поток электронов и называется током. Так и люди… В городах бесконечный поток машин, пешеходов — кому-то нужно, чтобы все это двигалось, а здесь, на руднике, тоже свой замкнутый круг. Стану ли я богаче духом от этого непрерывного кружения?.. А впрочем, не все ли равно? Нужна ли моя книга, которую я собирался написать, людям? И что я могу сказать им новое, из ряда вон выходящее, когда полки ломятся от тысяч книг? Мудрость веков… А где она сокрыта, мудрость вот этой жизни, что вокруг? Что значит пристальнее вглядываться в человека? Может быть, мудрость жизни в самой жизни и не только в ее круговороте, а в ее поступательном движении?..»

И пока я философствовал подобным образом, изображая из себя знатока глубинных процессов действительности, все стали замечать, что наша сменная выработка начинает изо дня в день падать. Как будто все шло по-прежнему, но выработка неуклонно снижалась.

Первым забил тревогу Юра Ларенцов:

— Может, погода сказывается? Но почему она не влияет на бригаду Шалыгина? Опять нас обогнали… Вы уж постарайтесь, поднажмите! А то ребята из других бригад уже посмеиваться стали: не пришлось бы, мол, снимать фотографию вашего машиниста с доски!

Слова Юрки вернули: меня с неба на землю. Да, эгоизм завел меня слишком далеко. Довольно предаваться копеечной философии! Я совсем забыл о больном Бакаеве, который каждый день справляется, об успехах бригады, забыл, что мы включились в общее соревнование. Когда развертывается сражение, не время задавать себе глупые вопросы о смысле бытия. Как сказал однажды Бакаев: назвался груздем — полезай в кузов!

Мне удалось подавить в себе все мелкое, личное. Всю неделю я работал на полную отдачу, вылезал из кабины с онемевшими мускулами спины. Теперь мы работали в две смены. Бригада Пудикова соревновалась с нашей. А мы, в свою очередь, старались перекрыть Шалыгина, более достойного соперника. Мы соревновались, не щадили себя, но как-то забывали об уходе за машиной. Передача экскаватора из бригады в бригаду имеет важное значение. При плохо организованной передаче можно проглядеть крупные дефекты, которые обычно ведут к аварии. Мы забыли эту простую истину, мы торопились, старались выиграть каждую минуту. Пудиков полагался на меня, я — на Пудикова. Крепеж, мелкий ремонт, замена изношенных валиков, рычажных передач… Нет, этим никто не занимался. Иной раз при передаче смен мы даже не останавливали машину. Но зато выработка вновь прыгнула вверх. Мы опять обогнали Шалыгина.