Михаил Колесников - Право выбора

Елки-палки… Я усмехнулся. Ну, лети, лети, кулик болотный, скатертью тебе дорога. У моря тебе мокро, в тайге пыльно. Встреча с тобой даже настроила меня на веселый лад.

Среди скользких камней я разыскал холодный родник, напился и по красно-бурой осыпи стал спускаться к рудничному поселку.

Вдоль ручья тянулась улица с многочисленными ответвлениями. Рубленые дома жались тесно друг к другу, хотя простора хватало. С трех сторон синел зубчатый лес, а в самом поселке не было ни единого дерева, даже палисадников не было. Горячий воздух, казалось, застыл, сделался тяжелым. Дальние строения расплывались в молочно-голубоватой мгле. Откуда-то, словно из-под земли, сонно доносилось металлическое стрекотание машин. Кудлатые собаки лежали, прикрыв глаза, и даже мое появление не произвело на них никакого впечатления. Это были самые ленивые собаки на свете, привычные ко всему.

Разыскать Аркадия Андреевича не составило никакого труда. Ватага ребятишек завладела моим чемоданом, плащом и повела вдоль бесконечной улицы. У приземистого дома с прочно рубленными углами, проконопаченными мохом лиственничными бревнами и с широкими оконными проемами мы остановились.

Аркадий Андреевич, босой, в закатанных до колен брюках, сидел на крыльце, щурился и курил свою вырезанную из березового корешка трубку. Ворот рубахи был расстегнут. Мне показалось, что Аркадий Андреевич ничуть не изменился с той поры, как мы расстались: те же голубоватые глаза без ресниц, те же добродушные прокуренные усы, такой же тщательно выбритый подбородок, серый, как чугун. Да и все лицо его, чуть испятнанное давней оспой, всегда имело какой-то металлический оттенок.

Он сразу же признал меня, поднялся, степенно протянул шершавую, как наждачная бумага, руку с узловатыми пальцами — рудничная пыль въелась в ладони навеки, — повел в светлицу.

— Значит, воротился, варнак! — сказал он вместо приветствия. В голосе были теплота и дружеское участие.

— Вернулся, дядя Аркаша, — отозвался я радостно.

— Вот и хорошо, что вернулся. Пошлялся — и шабаш! А семейство где оставил?

— Нет у меня семейства. Не успел обзавестись.

Аркадий Андреевич взглянул с подозрением:

— Не успел. Чудно как-то: поди, уже за тридцать, а все еще не успел. Ну-ну! Присаживайся.

В комнате было чисто, уютно. Аккуратно прибранная никелированная кровать с горой подушек, этажерка с журналами и книгами, большой четырехугольный стол, застланный белой скатертью. На стене голубенькая рамка с фотографиями. Что-то сипло бормотал репродуктор. Вошла тетя Анюта:

— Боже милостивый!..

Подошла короткими шажками, я обнял ее за покатые плечи, поцеловал. Ведь для нее я был почти сыном, но сыном непутевым, который за все двенадцать лет не удосужился ни разу прислать о себе весточки. Но она все простила мне, простила сейчас, когда я целовал ее мокрые от слез щеки. Она была все такая же: маленькая, кругленькая, уже поседевшая, в стареньком платье, переднике и белом платке.

— Ну ладно, ладно, мать, — остановил ее Аркадий Андреевич. — Человек с дороги. Сообрази-ка нам чего-нибудь.

И пока мы расправлялись с пельменями, она, скрестив руки, молчаливо стояла в сторонке.

После обеда Аркадий Андреевич спросил:

— Опять на экскаватор?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Ведь с тех пор за рычаги не брался. Не допустят, да и не смогу. Одним словом, деквалифицировался. У вас здесь «Уральцы» да роторные, а я их только издали видел.

— Так чем же занимался там, в Москве?

Я не ответил. Он не стал расспрашивать. Аркадий Андреевич всю жизнь проработал машинистом экскаватора, и это дело казалось ему самым стоящим, самым нужным. Меня, возможно, он считал человеком непутевым, легкомысленным: ведь я уже был однажды машинистом экскаватора, а потом променял эту профессию неизвестно на что и вот опять вернулся на рудник, но уже без права сидеть за рычагами. Теперь он смотрел на меня с жалостью и, наверное, думал, как помочь.

— Де-квалифицировался… — повторил он с расстановкой. — Слово-то мудреное, а пустое. Экскаваторщики позарез нужны. Неохотно народ едет в нашу глушь. Точно: сразу не допустят — техника здесь серьезная, да и работаем по графику. Тебе, парень, для начала нужно куда-нибудь пристроиться, приглядеться, а там и приобвыкнешь, глядишь, в правах восстановят.

— Да мне все равно, дядя Аркаша. Могу и разнорабочим.

— Ну, ежели все равно, то можно и разнорабочим, — рассердился Аркадий Андреевич, и брови его запрыгали. — А мне вот не все равно! — перешел он на басовитый рык. — К настоящему делу хочу приспособить. У нас, может, парк из-за недостачи машинистов простаивает, а ему, вишь ли, все равно!

— Да не в том смысле… Конечно, лучше быть на экскаваторе.

— Ну, ну, — смягчился он. — Жить пока будешь у меня, а там разберемся, что к чему.

Мы закурили, вышли на крыльцо. Сидели и благодушествовали на солнцепеке. Разморенный теплом, Аркадий Андреевич то и дело вытирал ладонью обильно стекающий пот. У него болели «крыльца», и теперь Аркадий Андреевич «прогревался». Струился голубой свет, дремотная тишина висела над бревенчатыми домиками.

Улица, на которой стоял домик Аркадия Андреевича, имела свое название — Березовый кут. Отсюда брал начало развернувшийся широко рудничный городок, здесь чаще всего попадались бревенчатые постройки, потемневшие от времени. Здесь обитали старожилы, своими руками по своему вкусу срубившие себе добрецкие пятистенные избы.

На противоположной стороне обширной котловины, у подножия гор, белели каменные рудничные сооружения, там раскинулась электрическая подстанция, в свежей зелени прятались аккуратные тесовые коттеджи.

— А кто из прежних остался на руднике? — спросил я.

Аркадий Андреевич задумался:

— Из прежних? Да не так-то уж много. Разбрелись, варнаки, кто куда. Да и то, сам знаешь, тяжело было спервоначалу — породу чуть ли не зубами грызли по случаю недостачи техники. Жрали фасолевый концентрат, да овес, да картошку. После войны всюду нехватки были. А сейчас в рудничном магазине всякой всячины хоть завались. Народ при деньгах. Девки на обыкновенный шелк и глядеть не хотят, все подай им нейлон да капрон. Живем не жалуемся. А за главного начальника у нас, как и при тебе, Иван Матвеевич Кочергин. Присох к Солнечному. Мужик он правильный, хоть и с норовом. Отяжелел малость, построже стал, спуску даже мне, старику, не дает. Оно и понятно: предприятие-то огромное, с каждым годом все растет и растет. На вскрыше уйма людей.

Ну кто еще? Павел Тарасович Дремлюга. По-прежнему комендант. Помнишь? Такой пузатый, юркий. Из соседних поселков понашло много народу, кое-кто в большое начальство выбился. Была такая девчушка босоногая, от горшка два вершка, все на рудник тогда бегала, камушки собирала — Катя Ярцева. Забыл, должно быть. А теперь Екатерина Иннокентьевна, главный инженер карьера! Так-то. Башковитой оказалась, а главное, строгость в ней есть.