Анатолий Буйлов - Большое кочевье

— Прозевали малость, — виновато сказал Костя, отжимая мокрую штанину. — Выпрямился я, гляжу, а из травы прямо к нам спина его движется. Хорошо, что вовремя заметил, а то бы смеху было…

— Да уж конечно, насмеялись бы мы с тобой до слез, — охотно поддел Николка товарища и, чтобы доконать его, продолжал тем же тоном: — Ты же говорил, что медведь сейчас сытый, человека не тронет, а сам так драпанул, что даже рыбу свою не успел прихватить.

— Береженого бог бережет, — весело засмеялся Костя.

Иногда Николке казалось, что медведей в этой местности гораздо больше, чем оленей в стаде. Это был не медвежий угол, это было настоящее медвежье царство.

Однажды два медведя, не обращая внимания на лай собак, осмелились подойти близко к чуму, один из них начал обнюхивать камень, на котором Татьяна все время чистила рыбу, другой стал медленно двигаться к стаду.

— Вот какие нахальные! — возмутился Фока Степанович, хватая карабин.

Хабаров и Шумков последовали его примеру. Николка тоже схватил свой карабин, намереваясь пристроиться к уходящим охотникам, но Костя, неодобрительно покачав головой, тихо сказал:

— Положи свою железяку — ты только помешаешь им.

Фока Степанович, обернувшись, погрозил Николке пальцем.

«Вот еще, маленький я, что ли!» — обиделся в душе Николка, но виду не подал.

Медведя, который обнюхивал у ручья камень, пастухи убили тремя выстрелами. Второй медведь в панике ринулся на стадо, расколол его надвое и скрылся в зарослях. Напуганных, разбежавшихся оленей собирали пастухи два дня. Собрав стадо, Фока Степанович, Костя и Шумков долго ходили по нему, что-то пристально высматривая. В их руках не было маутов, значит, они не собирались ни клеймить телят, ни отпиливать корбам концы рогов.

— Чего они ищут? — недоуменно спросил Николка у Хабарова.

— Оленей считают.

— Да разве их сосчитать без калитки?

— А они не всех подряд считают — только самых приметных, тех, которых знают. У одного оленя, скажем, рог оригинально выгнут, у другого морда горбоносая, у третьего белые тапочки на передних ногах, у четвертого темное пятно на боку. Фока Степанович, например, около сотни приметных голов в памяти держит. Костя, наверно, даже больше, а старик Аханя — тот вовсе каждого четвертого оленя знает. Ходят сейчас они по стаду, и каждый из них всех приметных оленей узнает и перечисляет: горбоносый здесь, криворогий здесь, белоногий здесь, а тот, у которого темное пятно на боку, исчез, нету его в стаде, и длиннохвостого тоже нет. Олень — животное компанейское, один он не уйдет, обязательно группой. Поэтому, если одного приметного оленя в стаде не хватает, значит, не хватает минимум дюжины. Усвоил?

— Усвоил, — кивнул Николка.

После долгого осмотра пастухи не досчитались четырех приметных оленей.

На следующий день начали поиски. К вечеру все пастухи, кроме Шумкова, сошлись возле стада. Потерянных оленей никто не пригнал.

— Может, за перевал ушли — к морю? — рассуждали пастухи.

— А может, и обратно на Пронькино ушли. Подождем Шумкова, вдруг он пригонит.

И Шумков действительно пригнал десятка два оленей, которые, забежав в стадо, сразу бесследно растворились в нем.

Хабаров лукаво взглянул на Николку:

— Что, тезка, наверное, удивляешься: зачем такая канитель из-за десятка оленей? Нашли их, а стадо вроде и не увеличилось. Но представь: сегодня пастух за одним оленем не пошел, завтра на десяток рукой махнул, а к моменту корализации, глядишь, половины стада уже нет.

— Я вовсе и не думал так, — сердито пробурчал Николка.

— Ты не сердись, — улыбнулся Хабаров. — Я ведь не в упрек тебе сказал об этом, а просто пример привел, от соблазна, так сказать, предостерегаю.

Вскоре стадо вытоптало пастбище, пришлось откочевать за перевал.

Теперь олени спасались от гнуса на морской, обдуваемой ветром косе, но и гнуса становилось с каждым днем все меньше и меньше. Наступила для оленей самая благодатная — грибная — пора. А пастухам прибавилось работы. В поисках любимого своего лакомства — грибов — олени, разбившись на мелкие группы, забирались в невероятно глухие места, в самую чащу ерниковых зарослей, где, казалось, невозможно было бы пролезть не только рогатому оленю, но и человеку. Обычно пугливые, они теперь вовсе потеряли страх. Иной олень, поедая грибы-обабки, допускал человека буквально на пять шагов, но и после этого отбегал неохотно. Находились среди оленей и такие хитрецы, которые, заслышав пастуха, затаивались в надежде, что пастух пройдет мимо, не заметив их. Нередко так именно и случалось, и приходилось вновь и вновь прочесывать кусты, выпугивая из них скрывшихся оленей.

В верховьях безымянного ручья в сырой котловине была у пастухов на примете плантация дикого лука. Шли пастухи мимо котловины, нарвали кто во что мог луку. Вечером Татьяна мелко изрубила весь лук, пересыпала его в специальную кожаную сумку, перемешала его там с солью.

— Отличные витамины на зиму! — сказал Фока Степанович. — Завтра мешок возьмем, нарвем побольше.

Но, придя назавтра к плантации, увидели пастухи, что лук перетоптан и начисто выщипан оленями.

— И чего они хорошего нашли в этой горькой траве? — разочарованно сказал Николка.

— Как что? — удивился Костя. — То же, что и ты, — витамины. Причем, кроме человека и оленя, дикий лук никто не ест — ни медведь, ни баран.

Ежедневная ходьба по кочкаристой тундре, по ерниковым и стланиковым зарослям, по высоким гольцам хотя и изнуряла Николку, но никогда его не угнетала, даже напротив — ходил он в любое место с большой охотой, ибо во время ходьбы многое видел, многому учился. Иногда ему казалось, что он не живет, не работает, а, находясь в каком-то небытии, между землей и небом, с большим трудом перелистывает огромные страницы загадочной необъятной книги, в которую свободно уместились и солнце, и звезды, и деревья, и травы. Весь мир — от бескрайнего моря до мельчайшей росинки — отражался, как в зеркале, в этой чудесной книге. Многое в перелистанных страницах Николка не понимал умом, но все принимал близко к сердцу: хорошее — с пылким юношеским восторгом, плохое — с непримиримым, неуемным возмущением, непонятное старался понять во что бы то ни стало. Но крепко хранила свои тайны матушка-природа, надежно прятала их от людского племени за семью печатями, за семью замками. Да и только ли от людского племени? Не все ли едины перед ней: и дерево, и камень, и человек, и зверь, и птица? Каждый живет сам по себе, не зная друг о друге ничего или почти ничего, но вместе с тем все неразрывно связаны друг с другом, все едины и равноправны перед ее лицом, перед ее законами.

Примерно так размышлял Николка после того, как услышал от Хабарова целую лекцию на эту тему, в конце которой тот заявил: