Анатолий Буйлов - Большое кочевье

— Погоди, Махотин, спасибо говорить, — насмешливо заметил Табаков и кивнул вниз. — Видишь, сколь камней торчит? Искалечим собачек — вот и спасибо тогда скажешь…

Иван Бабцев прошелся по перевалу до начала спуска. Вернулся озабоченный.

— Плохо, ребятки, дело — снегу совсем мало, все камни наружу, надо полозья цепями обматывать…

— Цепи не помогут! — категорически заявил Табаков. — Налетит полоз на камень — вверх тормашками полетим вместе с нартой, собак передавим и сами расшибемся. Надо нарту набок ложить да еще и притормаживать сверху — пущай волокут.

Федотов поддержал Табакова. Махотин заупрямился:

— Вы тащитесь на боку, а мы с Семеном цепями полозья обмотаем, чай, вдвоем удержим нарту, силенка-то еще у нас не вся выдохлась. А, Семен?

Скребыкин неодобрительно покачал головой, но возражать не стал.

Николка помог Табакову потуже притянуть ремнями груз на нарте. Двух коренных собак Табаков отстегнул от потяга и привязал сзади нарт, то же сделал и Федотов. Тем временем Махотин, быстро обмотав полозья своей нарты цепями, объехал Табакова.

— Ну, покуда прощевайте, мы вас внизу подождем! — крикнул он с беспечностью лихого наездника.

Скребыкин легонько притормаживал нарту толстым березовым стяжком, срубленным специально для этой цели у подножия перевала. Он недовольно морщился: ему явно не по душе была затея Махотина.

Собаки Табакова и Федотова с визгом и лаем рвались за упряжкой Махотина, но нелегко было волочить лежащие на боку нарты, перед началом спуска оба потика остановились без команды, а махотинская нарта между тем уже мчалась на середине склона, оставляя за собой серебристую струйку снежной пыли.

«Вот дает Махотин! — восхищенно подумал Николка, жалея, что не поменялся со Скребыкиным местами. — Эх, с ветерком бы и нам!»

Но скользящая внизу нарта вдруг высоко подпрыгнула и медленно-медленно, как в замедленном кино, накренилась, упала набок и закувыркалась в облаке снежной пыли. Раздался приглушенный собачий визг, неясный какой-то шорох — и все скрылось за изгибом распадка.

— Вот упрямый осел! — вскричал Табаков. — Опять покалечит собак…

Так и вышло: Махотин насмерть зашиб нартой двух коренных собак, кроме того, до крови разодрал себе губу и вывихнул руку, а Скребыкин отделался легким испугом, но потерял рукавицу.

— Это Бабушка отняла у вас рукавицу и двух собак, — насмешливо заметил Табаков сконфуженному Махотину.

— Дак чего она озлилась-то на нас? — не замечая его насмешливого, подковыристого тона, недоуменно пожал плечами Махотин. — Чать, не мимо я проехал, папиросу Бабушке отдал…

— Ишь ты какой хитрый! Папироской захотел ублажить ее, — продолжал насмешничать Табаков. — Папироску-то ты надорванную дал, негодную, я видел, вот Бабушка и обиделась на тебя.

— Дак ты-то, паря, совсем ничо не дал ей, а тебя она пустила.

— А я, Махотин, ни в черта, ни в бога не верю, вот они оба от меня и отвернулись. Выходит, что я теперь сам над собой начальник. А ты ведь тоже не веришь, да лжешь, на два фронта работаешь, и боженьке угождаешь, и себя бережешь — гнилую папироску сунул боженьке, вот и откупился! Ты ждал, что он тебя за эту гнилую папироску спасти должен от всех напастей? Так, что ли? Как бы не так! Дождешься — побольше рот разевай. Головой шурупить надо, а не с боженькой заигрывать, вот и доигрался — двух собачек потерял. Эх ты, каюр!

Табаков еще долго отчитывал Махотина, помогая ему приводить в порядок нарту и потяг, и Махотин терпеливо угнетенно молчал.

В глубоких распадках, ниспадающих с отрога к Среднеканской тундре, в чахлых березовых колках и зарослях ольховника, среди низкорослых, уродливо перекрученных приземистых лиственниц водилось множество тундровых куропаток, зайцев, горностаев, нередко встречались и следы росомахи. Росомахи ловили зайцев, но иногда они поднимались в гольцы и пытались охотиться на снежных баранов, но эта добыча часто оказывалась им не по зубам — бараны паслись табуном, были очень осторожны и в случае малейшей опасности убегали в скалы и вставали там в оборонительные позы, выставив вперед крепкие бугристые рога, угрожающе постукивая копытами о камни. Иное дело — загнать барана в рыхлый глубокий снег или на скользкую поверхность наледи — в таком месте снежный баран беспомощен, а росомахам пир!

Бабцеву под сорок, но выглядел он гораздо моложе: худощавый, проворный, без единой морщинки на лице, подстриженный неумелым парикмахером, как мальчишка, он и голосом обладал звонким, мальчишеским, и характер у него оказался под стать внешности — веселый, неунывающий.

Среднеканская тундра с трех сторон окружена совершенно безлесыми высокими и крутыми сопками, и только у подножия их да в распадках узкими прерывистыми полосами виднелись чахлые щетинки лиственниц. Между сопками, в дальней части обширнейшей котловины, едва угадывался низкий перевал в Ямскую пойму. Оттуда, с перевала, в морскую сторону почти ежедневно дул упругий и холодный северный ветер, срывая с тундры снежный покров, перенося его в бесчисленные распадки и ущелья, где достигал он высоты огромной. Олени обходили эти места — здесь трудно бродить, еще трудней добывать ягель, но в тундре достаточно было ударить копытом, разбить корочку спрессованного снега — и вот он, желтый сочный ягель, перед мордой — лучшего пастбища и желать не надо!

От обилия ягеля олени быстро нагуливали жир. В стадо можно было не ходить всю зиму, не боясь того, что олени разбегутся. Но пастухи ходили в стадо ежедневно, не беспокоя его, а только наблюдая за ним со стороны, — олени должны видеть своих хозяев, иначе они одичают. Такие ежедневные прогулки отнимали не более трех-четырех часов, все же остальное время дня пастухи посвящали охоте. Николка подстрелил еще двух соболей и девять белок. Бабцев оказался более удачливым — он добыл трех соболей, четыре белки и одну великолепную светло-бурую росомаху.

В канун новогоднего праздника на тундру вновь обрушилась пурга.

«Ну вот, Новый год будем встречать в ненастье, — разочарованно подумал Николка. — Это надолго, наверно».

Но пурга утихла через сутки. Было тридцать первое декабря. В серебристо-голубоватой вышине вечернего неба осколком елочной игрушки ярко сиял месяц. Светло. Тихо. Торжественно! Кажется Николке: вот сейчас где-то вверху ударит негромко медный колокол, и нежный звон его величаво поплывет над белым оцепеневшим миром.

Десятого января каюр Махотин привез наконец-то продукты и уехавшего за ними Скребыкина.

— Зачем ты его привез? Нам самим тут делать нечего, — шутливо сказал Бабцев, помогая каюру разгружать нарту.

— Васька Шумков приказал — я привез, — не замечая шутливого тона Бабцева, ответил Махотин.