Рустам Валеев - Земля городов

У фонтана я вижу двух девочек в ярких платьицах. Они верещат, покрывая яркими голосами звон воды. В одной из них я узнаю Динку. А в руках у нее самовар, мой самовар. Игрушечным ведерком девочки наливают в него воду.

— Где ты взяла самовар? — спрашиваю Динку.

— Нигде. Это мой самовар. Мне его подарила Ляйла. Ужасно тяжелый, вот попробуй поднять.

Я ничего ей не ответил. Мне надо было утолить жажду во что бы то ни стало. Я занес ногу через край бассейна, и она погрузилась в теплую плотную воду; девочки радостно завизжали, видя никем не возбраняемую шалость взрослого человека. А я уже ловил губами прохладные струи. Напившись, я вылез из бассейна. Брюки тяжело облегали мои ноги, грудь была забрызгана водой, но мне было легко и весело, точно влага унесла весь жар моих сомнений, моих потерь. Я пустился туда, где бурлила толпа, но тут мне повстречался Билял.

— Сейчас начинается борьба, — сказал он. — А борьбу лучше всего смотреть знаешь откуда? — И он показал на дощатую покатую крышу конторы. — У меня и бинокль есть. Идем?

— Идем, — согласился я.

— Ты где это замочился так?

— Я пил из фонтана.

— Вот хохмач! — восхитился Билял. — Говорят, ты выиграл приз? Не думал я, что ты такой ловкий.

Я захохотал.

— Нет, правда, видать, ты очень ловкий!

По шаткой горячей лестнице мы взобрались на крышу. Пока мы ползли по ее нагретой покатости, было очень жарко, но вот, добравшись до верха, я сел, выставив мокрые коленки, и ветерок стал обдувать меня, охолаживая и бодря. Отсюда, с верхотуры, каждый уголок футбольного поля хорошо обозревался; я увидел, как с высокого столба скользнул парнишка с лукошком в руке, послышалось верещание петуха, которое тотчас же заглушил смех толпы. Но уже начиналось главное: центростремительное людское течение стало заливать все поле и оставило только площадку в самом центре, где вот-вот должны были сойтись борцы.

— В прошлом году барана выиграл Хаджиев, — сказал Билял. Мне было все равно, кто выиграл барана, но я спросил:

— А кто такой Хаджиев?

— Из нашего техникума. Его каждый в городе знает. Смотри, смотри, Эдик Хаджиев!

В круг, тесно сомкнутый толпой, вышли борцы с полотенцами в руках, потоптались друг перед другом, словно примериваясь, затем каждый позволил сопернику обвить себя полотенцем за пояс — и в мгновение один из двоих оказался брошен и подмят. Слишком быстро все произошло. Когда вышла вторая пара, я почувствовал дремоту, глаза мои сомкнулись. Время от времени возгласы зрителей напоминали о происходящем, но следом же я погружался в теплое качание сна. Вопли, однако, усиливались, рядом орал и стучал пятками о крышу Билял, и я открыл глаза. Билял дрожал от возбуждения, так что бинокль подскакивал у него перед глазами.

— Дай погляжу, — сказал я.

— Погоди… эх, слишком тяжел этот боров, в нем пудов шесть наберется! — бормотал Билял. Наконец он не без сожаления протянул мне бинокль.

Я отчетливо увидел борющихся. Один был громаден ростом, толст и на вид очень неуклюж, а другой ниже ростом и пожиже туловом, но напорист и юрок, его смуглые руки и смуглые ноги отливали на солнце с ярким неистовством. Он был совсем еще молод, и я подумал: «Наверно, это и есть Хаджиев». Между тем Хаджиев все чаще беспокоил своего соперника, все заметнее раскачивал его титанический торс. Билял отнял у меня бинокль, и уже простым глазом я увидел, как оба крутанулись и пали — наверху воссияло упругое смуглое тело Хаджиева. А толстый лишь коснулся спиной земли, видать, и сам тому не поверил и в следующее мгновение подмял Хаджиева. Но победа уже была решена: судья подбежал к Хаджиеву и, как мне показалось, поспешно и даже сердито поднял его руку.

Мы слезли с крыши. Билял вскоре же убежал, а я только рукой махнул: пусть убегает, наверно, спешит поздравить Хаджиева.

Я проходил мимо раздевалки и вдруг вышел прямо на Хаджиева. Он шел впереди, за ним, поотстав, шли его поклонники. Хаджиев двинулся в раздевалку, и я машинально последовал за ним. Он свернул к душевой — и я за ним. Когда я зашел за дощатую перегородку, он стоял голый, из рожка бежали хлесткие звучные струи, крепкое, литое тело Хаджиева пружинно изгибалось, ловя струи, — он и вода точно забавлялись, воркуя о чем-то тайном. Заметив меня, Хаджиев не удивился, только улыбнулся белозубо и подмигнул. Я ни словом, ни жестом не отозвался, но вид у меня, наверное, был красноречив: нельзя было скрыть восторга перед этим крепким веселым телом. Потом я молча повернулся и вышел из душевой, столкнувшись в проходе с его робкими поклонниками.

Вдруг вспомнив о злополучном своем трофее, я решительно ускорил шаг. «Я уничтожу этот проклятый самовар!» — наверно, что-то в этом роде мелькнуло в моей разгоряченной голове. Ноги сами понесли меня к бассейну, где я надеялся застать Динку с ее подругой, отобрать у них самовар и разбить вдребезги. Но я увидел только «борова», с которым боролся Хаджиев. Он сидел по горло в воде и шумно, блаженно дышал. Я обошел вокруг бассейна, затем медленно двинулся по аллейке, удивляясь себе: что еще держит меня здесь, почему я не ухожу домой?

Аллейка вывела меня к веранде летнего театра. С досадой я остановился и хотел было повернуть обратно, как вдруг увидел сходящую с веранды Ляйлу. И она меня увидела, на миг в ее лице промелькнуло удивление, затем досада, но она помахала мне рукой. Я пошел ей навстречу.

— Я ищу Динку, — сказал я угрюмо.

— Мама увела ее домой. Ой, где ты так вывозился? — Она бесцеремонно оглядела меня, всем своим видом выражая сочувствие. Я уставился на нее упорным, угрюмым взглядом, ища в ее лице насмешку или презрение. Но ни насмешки, ни презрения, ни уже сочувствия, ее глаза рассеянно скользят мимо, немного досадуя, будто я мешаю ей что-то разглядеть. И тут я заметил: она нетерпеливо постукивает коленкой по авоське, в которой лежат сандалии, свернутые брюки и кепка.

С каждой минутой ее охватывало все большее нетерпение, и когда наконец я сказал: «Ну, пойду», — еще надеясь, что она удержит меня, — она благодарно кивнула и тут же побежала, не оглядываясь, за угол веранды, к раздевалке.

Что ж, надо было уходить отсюда. Я направился не к главным воротам, а в сторону конторы, там, я знал, была служебная калитка. Я хотел уйти не замеченный никем. Но, выйдя к калитке, увидел моего отца. Одной рукой он вел барана, захлестнув ему шею брючным ремнем, в другой нес самовар. Заметив меня, он обрадованно кивнул и, когда я подошел поближе, доверительно заговорил:

— А куда бы девал барана студент, ведь не стал бы он резать его и жарить шашлыки на дворе техникума! Он взял недорого. Сынок, ты очень устал?

— Ничуть, — ответил я, глядя ему прямо в глаза. Меня удивляло и возмущало то, что он не замечал моего состояния. — Я не устал, — продолжал я, — а ты хочешь, чтобы я поддержал за курдюк эту животину?