Александр Удалов - Чаша терпения

Но, к удивлению Худайкула, Надя не сердилась, как обычно, а лишь тихонько смеялась, слушая его.

Оказалось, что Кузьма Захарыч еще на рассвете уехал в Ташкент за доктором, что, когда Филипп Степанович, проводив его, пришел сюда, Худайкул уже стоял у двора на мостике и что-то говорил двум закутанным в паранджи и чачваны ранним посетительницам. Не успел он их проводить да поздороваться по-человечески, не спеша, как требовал обычай, с Филиппом Степановичем, расспросить его — в надлежащем ли он здравии, хорошо ли спал, здорова ли его супружница — добрая Анастасия Николаевна, что пишет из Петербурга сын Петр, работавший там на Путиловском заводе, здорова ли домашняя скотина и утки и гуси, и хорошо ли растут щенки у дворняжки Пальмы, не успел Худайкул задать Гордиенко все эти вопросы, хотя задавал он их ему чуть ли не ежедневно, при каждой встрече, как явились Декамбай с Балтабаем.

— Вы-то зачем явились, спрашиваю их, — рассказывал Худайкул Наде. — Болеет Надира. Дочь моя. Ну… сестра, скажем. Так ведь женщина она или нет? При чем же вы-то здесь?! Женщины пусть и навещают ее, как велит обычай.

— Да ты что, братец Худайкул, напустился на нас, — говорит Декамбай. — Может, мы вовсе не затем и явились-то.

— Зачем же вы явились?

— Мы? — спрашивает Декамбай и смотрит на Балтабая. — Ну? Чего же ты молчишь? Говори.

А у Балтабая, как всегда, табак во рту. Шепелявит что-то, не поймешь.

— Да выплюнь ты свой табак-то, — говорит ему Декамбай, — чего ты с ним расстаться боишься?

Балтабай вдруг как рявкнет на него:

— Да что ты, все на меня-то сваливаешь! Тебе ведь надо больше всех, ты и проси.

И поверишь, Надира, усы у этого Балтабая торчком встали. Как два копья. А глаза круглые, твердые, как у кобры. Мне даже страшно сделалось. До этого Декамбай рассказывал, что раз видел такое чудо, только я, признаться, ему не верил. А тут вот… самому довелось. Да вот и Филипп стоял рядом. Тоже видел. Декамбай, гляжу, тоже оторопел. Поглядел на него, говорит спокойно:

— Ну ладно, ладно. Убери усы-то. Чего ты их торчком поставил.

Балтабай взял один ус в щепоть, взял другой. А Декамбай говорит:

— Да мы, братец Худайкул, что хотели..

— Что?

— Гвоздей у тебя попросить.

— Гвоздей?

— Ну да, гвоздей парочку… либо там тройку, если, конечно, найдутся.

— Да посмотрю. Может и найдутся, говорю. Вам ведь не обязательно новые?..

— Нет, не обязательно.

— Ну так заходите во двор.

Шут их поймет, этих наших близнецов, Балтабая и Декамбая. Может, и в самом деле им гвозди спонадобились. Ведь в кишлаке найти гвоздь — тоже дело мудреное. Только я все-таки думаю, что им не гвозди были нужны. Неужели бы они так вот вдвоем и пришли за тремя гвоздями?.. А!.. Одним словом, принес я им три гвоздя, пока, значит, Филипп у двора стоял вместо меня, чтобы за это время, покуда я ходил, какая-нибудь новая посетительница ко двору не явилась да к тебе в комнату не прошмыгнула. Принес я им эти гвозди, а они топчутся, не уходят.

— Ну?.. Теперь еще чего? — спрашиваю.

— Скажи, пожалуйста, братец Худайкул, как она там, наша Надира? Очень больна? — спрашивает Декамбай. А Балтабай смотрит на меня, да левый ус у него, гляжу, начинает отчего-го тихонько подрагивать.

— Да, говорю, больна. Очень. Я даже сам еще не видел ее.

Поглядела бы ты, Надира, какие понурые они ушли со двора. Мне даже жалко их сделалось, как малых детей.

— Ну, а за что же вы Юсупа хотели обидеть? За что вы его со двора гоните? — спросила она, выслушав от Худайкула все эти истории.

Оказалось, что ни сам Худайкул, ни Филипп Степанович не видели да и не могли видеть, когда Юсуп появился у дверей амбулатории, потому что, когда Худайкул на рассвете через свою калитку вышел из внутреннего двора во внешний, мальчуган спал, сидя в уголке на террасе, обняв руками колени и положив на них голову. Оказалось, что Юсуп еще месяца два тому назад выписался из больницы («Когда у нас на бахче поспел первый арбуз», — сказал Юсуп), глаза у него были теперь совершенно здоровыми, и вот вчера отец послал его за пятнадцать верст в волость к сестрице Надире сказать ей спасибо. Юсуп должен был прийти еще вчера днем и вчера же вернуться домой, но в дороге, когда прыгал через арык, подвернулась ступня, нога распухла, и он приковылял сюда только к утру.

Когда он рассказал все это и показал ногу, Надя молча, укоризненно посмотрела на Худайкула, открыла амбулаторию, усадила Юсупа на табурет, принялась ощупывать распухшую ступню, давить на щиколотки.

— Бедному Ванюшке — везде камушки, — сказала она весело. — Так и тебе, Юсуп. Никак не везет. То чуть глаза себе не выжег, то ногу подвернул. Ну, ничего. Дня через два заживет твоя нога. Сухожилие немного растянул.

— Дня через два? — спросил Юсуп, огорчаясь.

— Может быть, даже и три.

— А как же я домой?!

— Как сюда приковылял, так и домой поковыляешь, — не выдержал Худайкул, все это время стоявший рядом с Филиппом Степановичем в раскрытой двери, у притолоки. — Не велик хан.

— Побудешь у меня, — сказала Надя Юсупу.

— Нет… Отец заругает меня.

— Тогда жди Кузьму Захарыча. Приедет он из Ташкента, — может, отвезет тебя на лошади…

— Да что ты в самом-то деле, сестра… хана какого-то делаешь из этого дерьма, — снова возмутился Худайкул так, что даже побагровел до фиолетового оттенка. — Он и всего-то стоит… не дороже верблюжьего ореха, а ты из него хана делаешь. Ни шайтана с ним не случится. Допрыгает на одной ноге, — добавил он гневно, горящими глазами глядя на мальчугана.

Но Надя словно не слышала его. Она открыла простенький шкафчик с медикаментами, выкрашенный в бледно-голубой цвет и очень похожий на кухонный, встряхнула один пузырек, второй, третий и вдруг бессильно опустилась на табурет. Холодная испарина выступила у нее на лбу. «Боже мой! Как же я могла так сделать? У меня не осталось даже йода. Все было там. Все в ящике», — в отчаянии вспомнила она.

Да, в этот раз они собрались ехать с Августом так внезапно и так поспешно, впопыхах укладывались, что она почти ничего не оставила: ни йода, ни хины, ни аспирина… Даже единственный рекордовский шприц, емкостью в пять кубиков, и оба пинцета, и прозрачная зеленоватая бутыль со спиртом — все осталось там, в ящике… Прежде, собираясь ехать по кишлакам, она отсыпала, отливала, прятала в темное, прохладное место, на земляной пол в свою комнату, под кровать, необходимый запас всяких лекарств, инструментов. На этот раз, как назло, она почти ничего не оставила, и вот — случай!

Йод в каком-то пузырьке все-таки нашелся, она смазала им распухшую ногу Юсупа, туго забинтовала вокруг щиколоток и ступни, строго сказала:

— Ну вот что, Юсуп. Ноги надо мыть с мылом теплой водой. Тогда цыпок не будет. Я тебе уже говорила об этом. Ты не маленький. Можешь сам себе воду согреть. Понял?