Александр Удалов - Чаша терпения

— Да.

— Ты и в прошлый раз говорил «да», а явился опять с цыпками. Позор. Такой большой, а на руках тоже цыпки. Может быть, мыла нет?

Юсуп молчал, потупив голову.

— На тебе мыло, — сказала она, кладя ему на колени кусок мутно-янтарного хозяйственного мыла. — Казанское. Отрежь себе кусочек, остальное матери отдашь.

Единственно, чем она была еще богата, — это мылом. Его осталось больше половины ящика, который стоял тут же, в углу. Взглянув на благодарно посветлевшее лицо Юсупа, Надя приподняла на ящике фанерную крышку, достала второй кусок, положила его на колени Юсупа рядом с первым.

— Не надо резать. Один отдашь матери, другой себе возьмешь. Цыпки выводить, — сказала она.

Филипп Степанович с Худайкулом, только что покурившие на террасе — один выплюнул изо рта зеленый насвай, другой хлопком ладони выбил из мундштука тлеющий «бычок», — в эту минуту снова появились в дверях. Увидев на коленях у Юсупа два куска мыла, Худайкул вмиг опять побагровел, беркутом бросился на мальчугана.

— Ты что, сюда побираться явился, собачий сын?! — сказал он с хриплой яростью. — Что расселся, как хан! Все утро сидишь. Убирайся. Где твой узелок?!

— Оставьте вы его в покое, — слабым голосом сказала Надя.

— Что? Покой? Пусть убирается! Оборванец! Побирушка!

— Какой я оборванец! Какой побирушка! — звонко, со слезами в голосе закричал Юсуп, вскочив с табуретки. Вместо него на табуретке вдруг очутился узел, неведомо откуда внезапно выхваченный Юсупом. Худайкул не успел опомниться, как Юсуп одним движением мелькнувших рук раскрыл узелок. Все ахнули. Словно солнце было завязано в этой простенькой тряпице, так лучисто, ласково, тепло светился золотом маленький купол тюбетейки.

— Ах, какое чудо! Вот это чудо! — охваченная восхищением, сказала Надя. Бережно, одними кончиками пальцев она держала перед собой эту воздушную золотую шапочку.

— Боже, неужели есть такие человеческие руки, которые способны создать это сокровище, это диво дивное. Кто это сделал, Юсуп? — спросила она.

— А вот еще! — вместо ответа сказал Юсуп и, словно фокусник, вынул из тон же тряпицы кусок родного южного неба, богато убранного серебром. Юсуа встряхнул лоскут — серебро не просыпалось, не упало, а лишь, вспыхивая, заструилось по краям живой искрящейся водой.

— Из какого царства ты несешь эти сокровища? — спросила Надя. — И кто дал их тебе?

— Это сделала моя мама, — сказал Юсуп и отчего-то смутился, потупив голову.

— Твоя мама?

— Да.

С минуту все молчали. Худайкул стоял потный, красный, но все еще грозно посматривал на Юсупа.

— У твоей мамы такие красивые руки? — снова спросила Надя.

— Нет, что вы! У нее худые, тонкие, черные руки, — с прежним смущением тихо сказал мальчик. — Вы же видели ее. Она все время болеет.

— Нет, Юсуп. Если мама твоя может делать такие сокровища, — у нее красивые руки.

Юсуп поднял голову, поглядел на нее темными, грустными глазами, и вдруг в них что-то переменилось, вспыхнуло, будто где-то в глубине их упал занавес, и удивленные чем-то брови ушли далеко к вискам.

— У нее красивые руки, правда? — повторила Надя.

— Правда! — радостно сияя всем своим смуглым линем, подтвердил Юсуп.

— Ну так за сколько ты продашь эти вещи? — не выдержал Худайкул. Он снял с бритой головы зеленую бархатную тюбетейку, подул в нее, чтобы остудить, и снова надел. — А? Чего молчишь? Сколько, спрашиваю, дать тебе за эту жакетку да за тюбетейку-то? Ну, хороши, хороши, слов нет. Только ведь и на них цена есть. Сколько тебе денег-то за них дать? — в третий раз переспросил Худайкул.

Но Юсуп вдруг повел себя весьма странно. Ничего не ответив Худайкулу, продолжая интриговать его своим загадочным молчанием, он лукавым таинственным взглядом поглядел на всех попеременно и вдруг, ковыляя, сильно припадая на свою перебинтованную ступню, выбежал из комнаты на середину двора.

— Эти вещи не продажные, дяденька Худайкул! И никаких денег я за них не возьму. Вот. Слышали?! Отец с матерью велели мне отнести и подарить ей… сестрице Надире. Хайр! До свидания!

И прежде чем Надя, Август, только что вошедший в комнату и еще не понявший, о чем идет речь, Худайкул и Филипп Степанович опомнились, он исчез со двора.

Возвратившись в комнату, Надя снова легла в постель. Август нежно ухаживал за ней, поил крепким горячим чаем с медом, и Надя долго потом спала. Когда она пробудилась, Август сидел к ней спиной, стиснув голову кулаками.

Надя тихо окликнула его. Он не слышал. Она окликнула еще раз. Август молча медленно оглянулся, встал.

— Боже, какой ты мрачный. Что с тобой, Август? — спросила она с горечью. — Ты все думаешь о своих потерянных этюдах? Но что же делать?! Что делать, Август?! Я понимаю… Ты столько потерял. Но ведь и я… мы вместе потеряли сына. Разве тебе не жаль его? Он был бы когда-нибудь большой… счастливый…

Голос ее пресекся. Из-под прикрытых густых ресниц побежали по лицу слезы.

— Не надо об этом, Надюша. Слышишь, не надо, — попросил Август.

— Хорошо, — сказала она шепотом. — Только… не будь таким мрачным. Хочешь быть веселым? Скажи, хочешь?..

— Хочу.

— Тогда отвернись на секундочку.

Он покорно исполнил ее просьбу.

Она легко спорхнула с кровати, что-то делала у него за спиной, щебетала по-птичьи:

— Нет, нет, не оглядывайся. Потерпи еще секундочку. Только одну секундочку. Ты ведь у меня послушный, правда?! Послушный, красивый, умный. А самое главное — мой муж. Неужели ты мой муж? Вот уж не верю! До сих пор не верю. Никак.

— Почему?

— Не знаю. Иногда на миг вдруг представлю себе такое: будто уехал ты… обратно в Петербург. И я снова одна. А иногда, ты знаешь, кажется… Впрочем, ну-ка оглянись теперь. Посмотри на меня.

В длинном платье из черного бархата, из-под которого чуть виднелись замшевые туфли, прошитые по верху тонкой золотой строчкой, в сверкающих солнцем камзольчике и тюбетейке, с длинными косами, перекинутыми на грудь, Надя стояла перед Августом словно сама сказка, словно живая добрая Ширин.

— Ну, что ж ты молчишь? А?.. Или я тебе не нравлюсь? — спросила она, по-детски обиженно надувая губы.

— Надюша… Ты так хороша! Так сказочно прекрасна в этом своем прелестном наряде! — сказал он восторженно.

Ей было приятно это услышать.

Чтоб скрыть румянец, она наклонила голову и прошлась по комнате, делая вид, что разглядывает свои туфли.

— А знаешь, — сказала она, останавливаясь и вскидывая голову, — румянец еще горел на ее щеках, — нам надо с тобой поехать в город. У меня там масса дел. И потом… нам надо, просто очень надо побыть в городе. Недавно, когда мы были в селе Воздвиженском, мне попалась в руки газета…

— Какая?

— Не помню. Кажется, «Туркестанские ведомости». А что? Почему тебя интересует, какая газета?