Евгений Марысаев - Голубые рельсы

— Мать честная, как же я прошагаю тридцать с лишним километров?.. — глядя на голые, в ссадинах ноги, неизвестно кого спросил Каштан.

…Шел четвертый день поисков. Карта местности была разграфлена на квадраты. Каждый вечер, получив по рации сообщение о результатах облета, Дмитрий Янаков зарисовывал красным карандашом квадрат за квадратом. Белых квадратов оставалось совсем немного, раз, два и обчелся. Каждый вечер из штабного вагончика, усиленный микрофоном, раздавался голос парторга:

— Сегодня поисковые отряды и вертолеты обследовали квадраты номера… Пропавший вертолет, экипаж и пассажир Иван Сибиряков не обнаружены.

…«МИ-4» облетал квадрат № 112. В этот квадрат входило устье Анги при впадении в Урхан.

Наблюдателей было двое: бортмеханик и Толька.

Когда для вертолета потребовался второй наблюдатель, Толька растолкал бойцов и первым запрыгнул в багажное отделение. Его не приняли в поисковый отряд — телом жидковат, и тогда он чуть не расплакался от досады. Но здесь-то Толька не оплошал. Для наблюдателя главное — хорошее зрение, а глаза у него молодые, острые.

Бортмеханик сидел с левого борта, Толька — с правого. У каждого был бинокль. Толька неотрывно, до рези в глазах смотрел в бинокль. Реки, ручьи, широкие каменистые берега, скалы, взлобки и тайга, тайга, тайга… Где-то здесь маятся ребята из экипажа, бригадир, где-то здесь в поисковом отряде бродит Эрнест.

И в Толькиных мыслях ярко, будто наяву, рисовалась такая картина… Он первый замечает бредущих по тайге людей. Сообщает об этом командиру экипажа. Вертолет снижается, садится. Спасенные бегут к машине. Командир экипажа говорит им: «Благодарите наблюдателя с правого борта. Если бы не он — мимо проскочили». И показывает на Тольку, который выпрыгивает из багажного отделения вертолета. Первым своего спасителя обнимает Каштан. Говорит со слезами на глазах: «По гроб жизни я у тебя в долгу, Анатолий, дорогой ты мой боец». — «Ну что ты, бригадир, — скромничает Толька, потому что скромность украшает мужчину. — Я просто добросовестно выполнял свою работу наблюдателя…»

Но нет, внизу не видно бредущих изможденных людей. Там все тайга, тайга, да изредка шарахнется с открытого места бурый ком медведя или здоровенный, как лошадь-тяжеловоз, сохатый.

Анга внезапно разлилась на несколько рукавов. Толька передвинул бинокль на берег, настроил нужную резкость. В окулярах замельтешили камни косы, мертвые, без листьев, деревья, вынесенные на сушу разбойным весенним паводком. Потом промелькнули две сосны, свежие срезы на стволах, ярко-желтая щепа вокруг. Хвоя поваленных деревьев была не желтой и засохшей, а зеленой.

Толька быстро пробрался к пилотской кабине.

— С правого борта две сосны повалены! Щепы вокруг полно! Свежая вроде!.. — возбужденно прокричал он пилотам.

Описали над устьем полукруг, вернулись к месту, на которое указал наблюдатель. Командир экипажа и штурман, по-птичьи вытянув шеи, напряженно смотрели вниз.

— Пожалуй, стоит сесть, — после короткого раздумья решил командир.

Сели. Не дожидаясь полной остановки винта, Толька первым выпрыгнул из вертолета. Как ищейка, пригибаясь к земле, он начал бегать кругами, боясь упустить из вида малейшую деталь.

Командир экипажа, штурман и бортмеханик склонились над обрубленными топором соснами. Негромко переговаривались:

— Кто-то плот делал, явно… Больше незачем ему деревья валить.

— Плот маленький, из двух стволов. Он едва ли выдержит двоих или троих. Стало быть, делали его на одного.

— След!.. — истошно закричал Толька. Он стоял на четвереньках, что-то высматривая на земле. — Сюда! Быстрее!..

Пилоты невольно усмехнулись. Сейчас Толька действительно смахивал на ищейку: бока ходили от возбуждения, даже язык высунут. Для пущего сходства он так низко склонился над следом, словно нюхал его.

На влажном песке между камнями явственно проступал отпечаток какой-то обуви.

— Черт! Совсем свежий…

— Может, охотник, геолог?

— Глупости-то не говорите, — наставительно сказал Толька. — Разве охотник или геолог пойдут в тайгу в городской обуви? Видите — рубчиков нет. А бахилы и кирза обязательно рубчики оставляют.

— Может, кто из наших ребят? Ведь только мы, пилоты, в тайге в ботинках щеголяем, — предположил штурман.

— А в экипаже Седого есть… очень тяжелый, крупный человек? — спросил Толька.

— Да вроде нет… Штурман и бортмеханик среднего роста, сам Седой и того ниже.

— Тогда — едва ли.

— Что — едва ли?

— Что здесь прошел кто-то из экипажа Седого. Смотрите, след-то как вдавлен. Его оставил здоровенный парень. И размер обуви — ого-го! Целый лапоть. — Толька сел на камнях, почесал затылок и заключил: — Сдается мне, граждане, что здесь мой бригадир прошел. Бахилы и кирзу Каштан в вагончике оставил — в ботинках полетел. Раз. Размер обуви у него сорок шестой, по росту. Здесь лапоть никак не меньше. Два. Все сходится.

Пилоты замолчали, глядя на Тольку с невольным уважением.

— Давайте-ка повнимательнее посмотрим вокруг, — предложил командир экипажа.

Установили, что след тянулся с верховий Анги. Обнаружили пещеру и еще теплые угольки в ней.

— Итак, человек пришел с верховий Анги, ночевал в пещере и рубил плот, — как бы сам с собою рассуждал командир. — Куда он мог поплыть? Разумеется, по Урхану вниз по течению. Стало быть, только в той стороне его надо искать.

…Но это только в кино да в книгах случается, что так просто в летней дальневосточной тайге отыскивают с воздуха заблудившегося человека. Черта с два отыщешь! Шагнул за дерево, шатром накрыла тебя хвоя — и был таков. Не тундра, хотя и там легко принять человека за мшистую кочку…

В то время когда вертолет летел над Каштаном, он спал под прибрежной лиственницей тяжелым, мертвецким сном. Грохот над головою разбудил его. Выбежал на открытое место поздно: вертолет уже хвост показал. Вид у Каштана — хуже не придумать. Тело, все в ссадинах и кровоподтеках, прикрывали лохмотья одежды. Правая нога выше колена перетянута оторванным рукавом куртки. Бугристое от укусов мошки лицо, точнее, страшноватая маска, а не лицо. Его беспрестанно, даже в дреме, бил лающий кашель.

Идти босым по острым камням было бы, конечно, безумием. Оставался единственный выход: стащить в реку дерево — вывороченных с корнем деревьев полно на берегу — и плыть на нем. Так он и поступил. Сухой сук дерева служил ему шестом. Выруливал на стремнину, плыл то сидя, то лежа на стволе, в зависимости от того, как легче ему было держать равновесие. Виднелись впереди брызги шиверы — покидал дерево, плыл к берегу, чтобы обойти порог посуху. Затем отыскивал способный держать его на плаву ствол, стаскивал дерево в реку, и все повторялось сначала.