Рафаэль Арамян - Неоседланные лошади [Сборник рассказов]

Гномик был только в детстве. Он не дожил до его юности.

А юность пришла нежданно-негаданно. Однажды перед сном он вдруг подумал о девочке из соседней школы.

День был пасмурным, и девочка, протянув ладонь и закрыв глаза, бродила по тротуару взад-вперед. Шла, останавливалась, открывала глаза, проверяя, не сбилась ли с дороги, и снова шла.

— Чего протягиваешь руку, как нищенка? Чего просишь?

— Дождя, — ответила тогда девочка и засмеялась. Не раскрыла глаз, не посмотрела на него. На ее узкой ладошке блестели две капельки дождя. Может, их и не было, но ему тогда привиделось — две капельки.

Потом весь день лил дождь, а вечером, лежа в постели, он подумал о девочке. Закрыв глаза, он мысленно перенесся в свою лесную избушку. Над лесом шел дождь. Не ухала сова, не выл серый, да, теперь он стал серым, волк. Буря не выворачивала с корнем деревья, и не жил больше в лесной чаще на краю поляны неблагодарный гномик. Все изменилось.

Теперь на пороге избушки его ждали девочка и собака. Девочка, протянув ладонь и закрыв глаза, улыбалась небу, солнцу и лесу.

— Зачем протягиваешь ладонь?

— Ловлю предрассветный дождь.

…Мать разбудила его поздно. Он чуть не опоздал на уроки. Далекие забытые рассветы… Они всегда прерывали его юношеские сны.

Потом, спустя годы, изменился и лес, и избушка в лесу.

Гордые дубы возносили свои могучие ветви в грозовое небо. Звучала музыка, гремели героические марши. И другая девушка, не похожая на девочку с протянутой ладонью, ожидала его на пороге избушки. Она ладошкой не ловила дождь, она каждый раз крепко обнимала, целовала и шептала на ухо: «Я люблю тебя».

Эта девушка очень была похожа на их соседку, но соседка никогда не улыбалась ему, не обнимала и не шептала «Я люблю тебя».

Поздними вечерами, когда он возвращался домой, она тайком целовалась с каким-то парнем в темном подъезде. И каждый раз, когда он проходил мимо них, она останавливала его, гладила по голове и спрашивала: «Уже поздно, тебе спать пора. Где ты бродишь?»

А ему не спалось. Он был почти взрослым юношей и мог провести ночь без сна, если бы мать не звала домой, не заставляла бы ложиться в постель.

Засыпая, он закрывал глаза и переносился в лесную избушку.

В избушке его ждала девушка. Она обнимала его и шептала: «Я люблю тебя».

…Он начал опаздывать на уроки. Никто не заметил, как наступила буйно растущая, вихрастая, непокорная, наливающаяся силой его юность.

И однажды соседка вернулась домой одна. Глаза ее опухли и покраснели. Увидев его в подъезде, она спросила:

— Уже поздно, почему не идешь спать?

Девушка обняла его, поцеловала и каким-то глухим, далеким голосом проговорила:

— Уезжаем, Андраник, уезжаем из нашего города. Так сложилась судьба…

Как сложилась? Не сказала.

Ночью, в постели, он впервые подумал, что не все в мире так, как нужно. А когда закрыл глаза, то пришел вместе с друзьями в свою лесную избушку с намерением что-то изменить, перестроить в мире. Друзья спорили долго, каждый предлагал свое. У всех было разное мнение.

Назавтра, во время большой перемены, он поведал ребятам о своем открытии, Но никто не понял его. А один из отличников, тот самый, который потом стал преподавателем и до сего дня доволен и миром и собой, с насмешкой заключил:

— Просто ты слабый ученик, и поэтому все тебе не так.

Не поняли.

Впервые он остался один, один-одинешенек в своей лесной избушке с ожидавшими там собакой и соседской девушкой, говорившей глухим, далеким голосом: «Уезжаем, Андраник. Так сложилась судьба…»

А потом?.. Потом университет…

Сегодня друзья жены опять собрались праздновать очередную годовщину окончания университета, а он и не помнит, когда сам окончил.

И окончил ли вообще?

Он сидит в коляске и смотрит с балкона на осенний дождь, на брошенный под дождем недостроенный домик, и перед ним вереницей идут воспоминания студенческих лет.

…Желавшие все познать, студенты тщательно записывали лекции и на экзаменах дословно пересказывали их.

А он не ходил на лекции. Бродил по длинным коридорам университета в поисках таких же, как он, сбежавших с занятий студентов. Однажды в коридоре он наткнулся на девушку. Она стояла у окна и выглядывала на улицу. В руке у нее была гвоздика.

— Люблю, когда девушки сбегают с лекций.

Девушка удивленно обернулась.

— Ошибаешься. Просто лектор не пришел, мы свободны, — насмешливо улыбаясь, ответила она.

— Почему же не идешь гулять?

— А он может еще прийти.

Это была не та девушка, которую он искал, хотя она была красива. Вернее, миловидна, — так он думает сейчас, через много лет.

У нее была тонкая талия и полные ноги. На свету, у окна, просвечивали через платье округлые бедра.

— Он не придет, пошли погуляем.

— А ты откуда знаешь?

— Я все знаю.

— Оно и видно, — снова насмешливо улыбнулась девушка и, положив гвоздику на подоконник, ушла.

Однажды весенним утром они снова встретились. Девушка стояла у окна и без всякой причины вдруг сказала:

— Тебе кажется, что ты все знаешь, а на самом деле ты ничего не знаешь. Честное слово, ничего.

Теперь, когда прошло столько лет, он знает, почему она так говорила. Но тогда он был молод и не замечал ни ее красноречивых взглядов, ни того, что лектор опять почему-то опаздывал.

— Не бери греха на душу, я все знаю. Знаю даже, что нравлюсь тебе, — так он ответил тогда.

— Ты нравишься?

— Да, я.

— Вот странный мужчина в самом деле! — громко рассмеялась девушка и поспешно убежала в аудиторию. Звонок на лекцию давно звенел.

Его впервые назвали мужчиной! Тогда, много лет назад, он возгордился этим и не видел, что в дверях аудитории преподаватель и девушка встретились. Лектор с подчеркнутой вежливостью уступил дорогу своей студентке и потом долгим взглядом смотрел ей вслед.

А он остался стоять в коридоре у окна и думал о ней.

В лесной избушке студенческих лет вместе с собакой жила и эта девушка. Каждый раз, мысленно шагая к лесной избушке и открывая тяжелую дверь, он видел ее у окна, напротив света. Через тонкое платье просвечивали ее полные, округлые бедра. Девушка молчала и насмешливо улыбалась. Он подходил к ней и с притворной самоуверенностью говорил:

— Я все знаю. Знаю даже, что нравлюсь тебе.

— Ты?

— Да, я.

И девушка смеялась звонким ранящим смехом.

Сейчас, после стольких лет, когда в лесной избушке остался только преданный пес, он помнит этот смех. Кажется, даже слышит его, но не таким ранящим и не таким звонко-девичьим, а каким-то сдержанным, сухим. Будто смеются прожитые годы над его безмерной добротой и всепрощающим самопожертвованием.

Да, смеются прошедшие годы. А что поделаешь, если даже ее смех утратил свою прежнюю ядовитость?