Рафаэль Арамян - Неоседланные лошади [Сборник рассказов]

Лошадь слушала художника, и в глазах ее тонула ночь со своими тенями и вспышками звезд. Художник зашел в палатку. Ему не хотелось спать. Посидеть бы рядом с лошадью, послушать ночь, тишину и нарисовать огромное безмолвие, в котором много-много лошадей. Но он озяб, было холодно, и капельки росы уже затвердевали на траве.

Лошадь стояла перед палаткой и вспоминала ту, оставленную на лугу, старую расседланную лошадь, которую съели волки.

Ночь текла, как большая река, а лошадь стояла посреди течения и втягивала в себя ноздрями эту ночь. Ночь омывала ей сердце, легкие и черным комком оставалась у нее внутри. И если бы ночь не была полна звезд, лошадь непременно порвала бы путы на ногах и бешено умчалась бы в ту сторону, где были стойбища, потом повернула бы к деревне, туда, где люди и дым очагов.

Лошадь не понимала, почему та, другая старая лошадь осталась на лугу, почему не вернулась. Может, ей встретился табун неоседланных лошадей? И в самом деле, в ночи пронесся табун диких неоседланных лошадей: троп, троп, троп… Запах этих лошадей разлился вокруг, коснулся ее ноздрей, и она, позабыв о волках, побрела на этот запах.

Троп, троп, троп… Из-под копыт вспорхнула сонная птица. Она ударилась о ночь и снова упала в траву. За камнями прошмыгнул заяц, блеснули волчьи глаза. Решив пока не связываться, волк исчез в темноте.

Лошадь осторожно переступила через ручей и пошла вверх. Лай собак и блеяние овец уже не были слышны. Бык, такой же старый, как она сама, лежал на дороге, жуя губами. Лошадь поздоровалась с ним и прошла мимо, не получив ответа. Во мгле проносились табуны диких неоседланных лошадей, она спешила к ним. Они сейчас пасутся где-то, пасутся где-то там, в горах.

Утром, выйдя из палатки и не найдя возле нее лошади, художник поспешил к табунщику.

— Куда она девалась? — спросил он.

— Кто ее знает, может, в горы поднялась.

— А нельзя ли за ней послать кого-нибудь?

— Это зачем еще?

— Она же может пропасть.

— Вернется — ладно, не вернется — еще лучше.

— Как же это так?

— А вот так. Она уже никому не нужна — не годится ни под седло, ни в упряжку.

Художнику вспомнился старик сосед. Сын говорил, что ему уже за сто лет, и все с ним соглашались. Невестка не разговаривала со стариком, и он целыми днями просиживал во дворе, все курил и ждал, когда же его позовут домой. Но никто его не звал, и старик иногда оставался на дворе до поздней ночи. Он обижался на сына, невестку, внуков, вспоминал давно умершую жену и Ван [3] Ван — город в Западной Армении, находящийся в настоящее время на территории Турции. и говорил сам себе:

— Я уйду в Ван.

Он поднимался с места, закуривал самокрутку и брел куда-то по улице.

Никто не знал, где находится его Ван, но всякий раз, отправившись в Ван, он возвращался поздней ночью и рассказывал удивительные вещи. Он говорил, что повидал мать, отца, жену, братьев, играл с друзьями детства, ловил рыбу и ел фрукты из своего сада.

Сына не интересовало, где был отец. Он никогда не видал Вана и каждый раз, когда отец собирался уйти в Ван, говорил:

— Старик совсем спятил.

— Ну и пусть себе уходит, — верещала жена, — хоть бы и вовсе не возвращался.

И чем больше он старился, тем чаще повторялись эти уходы в Ван. Однажды, когда старик возвращался из Вана, художник повстречал его и спросил:

— Погос-ага, что нового в Ване?

— Ван, да не рухнет твой очаг, — печально ответил старик, — разорили мой дом, огнем спалили. В Ване собакам житье, а людям нет житья. Эх, Ван, Ван…

Он не стал в этот раз рассказывать длинных историй, а понурив голову, поплелся домой, но, дойдя до дому, повернул обратно, говоря:

— Здесь никто меня не ждет, пойду в Ван. Разорили мой край, мой город, хочу умереть там…

И ушел.

В эту ночь он не вернулся. Лишь на следующий день сын и невестка стали его искать. Спустя два дня старика нашли мертвым за городом, на берегу реки.

— Он шел в Ван, — сказал сын, — каждый раз уходил и возвращался, но я знал, что когда-нибудь он не вернется. Выжил из ума старик.

Сын никогда не видел Вана, родители бежали оттуда, когда он только родился, и он никак не мог взять в толк, зачем это отцу понадобилось уходить в Ван.

Художник задумчиво посмотрел на табунщика, потом сказал:

— Она нужна мне, я ее рисую, — он почувствовал, что это звучит не очень убедительно, — и потом не пешком же мне уйти с гор!

— Дадим другую лошадь.

— Но я хочу уехать именно на ней.

— Дело твое, — недовольно поморщился табунщик, — коли так, пошлю кого-нибудь на поиски, вряд ли она далеко ушла.

Но она ушла далеко, и вернули ее лишь к вечеру. Глаза старой лошади были печальны, и художник увидел эту печаль.

На следующее утро он покидал горы, но не стал седлать лошадь.

— Не надо, я не буду на нее садиться.

Стояла осень, они покидали горы. Впереди двигалась отара овец, потом стадо, а позади всех шагали художник и старая лошадь. Иногда они оборачивались и смотрели в сторону гор. В горах стоял туман, вершины гор были покрыты тучами, в глубине этих туч притаился снег.

Лошадь насторожилась, замерла. Ей почудилось, что по кромке гор пронесся табун диких кобыл. Губы ее дрогнули, глаза стали еще тоскливее, и, откинув голову, она снова заржала.

Ржанье ударилось о гору, отдалось эхом. Лошадь повернулась к горам, порываясь вернуться на собственный зов.

— Куда ты? — спросил художник.

Она остановилась.

— Ну, пойдем, пойдем, старина, уже поздно, мы с тобой отстаем.

Отара давно уже сошла вниз. На дороге стояли лишь лошадь и художник. Художнику было тяжело нести мольберт, этюдник и холсты, но он не хотел перекладывать все это на лошадь.

Художник терпеливо ждал, но лошадь не тронулась с места, и он повторил:

— Пошли, старина, поздно уже.

Лошадь побрела за художником. Теперь все кругом молчало, и лишь какой-то волкодав, изнывавший от тишины, хрипло залаял где-то вдали. Лай коснулся горы, отдался эхом. Эхо и волкодав облаяли друг друга. Потом все стихло.

Лошадь, понурив голову, медленно шла за художником.

Стояла осень. С гор спускались неоседланная лошадь и художник, нагруженный холстами, мольбертом и этюдником. У обоих в душе были табуны неоседланных лошадей и стаи волков, которые шли за ними.

Перевела К. Кафиева

Три метких выстрела — и трое падают. Один валится как подкошенный, не сделав и шага. Второй пытаясь встать, истекает кровью. Третий оседает на землю, придерживая руками разорванный живот, потом вдруг вскакивает и мчится вперед.

В него стреляют, стреляют из автоматов. Он уже мертв, но продолжает бежать.

Снова очередь. Пули оставляют многоточия на обнаженной спине бегущего. Его взяли на прицел, стреляют, но он бежит, хотя давно уже, с первого выстрела, мертв…