Юрий Колесников - Занавес приподнят

— Вообще, такие крайности, по-моему, только на руку нашим врагам!.. — поддержал молодой звонкий голос.

Эти реплики пришлись не по душе Штерну. Он вскочил, будто на него плеснули кипятком. Размахивая руками и брызгая слюной, Штерн обрушился с бранью на тех, кто, по его словам, «проповедует осторожность только из страха за свою шкуру».

Его пытались урезонить, доказывали и убеждали, что крупных разногласий, по существу, между ними нет, однако возникший спор перерос во всеобщую перебранку. Люди поднялись со своих мест и отчаянно жестикулировали, стараясь перекричать друг друга. Казалось, вот-вот начнется кулачная потасовка, а может, и нечто большее.

Призывы председательствовавшего соблюдать порядок, несмотря на высокий пост, занимаемый им в «еврейском агентстве для Палестины», были тщетны. С перекошенным от ярости лицом Штерн метался из стороны в сторону, кому-то угрожал кулаком, кого-то поносил последними словами…

С волнением наблюдая всю эту катавасию, Симон Соломонзон старался придать своему лицу презрительно бесстрастное выражение. Он решил воспользоваться возникшей сумятицей, чтобы продемонстрировать перед всеми и особенно перед эмиссаром из Вашингтона, как велик его авторитет. Свое влияние на рьяных спорщиков, включая Штерна, он измерял одной меркой — их финансовой зависимостью от экспортно-импортного бюро.

Соломонзон решительно поднялся, вскинул руку вверх, постоял в таком положении несколько секунд, но шум не утихал. Симона обескуражило проявление такого непочтения к нему. Он медленно, нерешительно опустил руку, стал без нужды снимать и снова надевать очки на покрасневший от негодования нос. Ему уже хотелось сесть, но он понимал, что это может быть расценено окружающими как окончательное поражение. Этого Симон не хотел допустить и продолжал стоять, ожидая тишины. Его надменное лицо было белее бумаги.

Хаим наблюдал за своим хозяином, понимал его состояние и неожиданно для себя обнаружил, что жалкое положение, в котором оказался его благодетель, не вызывает в нем ни малейшего сочувствия. Хаим злорадствовал, и чем дальше, тем больше это чувство превращалось в отчетливую неприязнь ко всему происходящему.

Нуци Ионас тоже понимал, в каком глупом положении оказался Симон, и лез из кожи вон, чтобы показать свою преданность. Он ерзал на скамейке, не зная, что предпринять, наконец вскочил и, вытянув вверх сжатые кулаки, истошно закричал:

— Тише, ну! Слышите, тише! Или я сейчас стрельбу открою!

Находившиеся поблизости оглянулись, недоуменно посмотрели на пунцового от волнения Ионаса и, продолжая галдеть, равнодушно отвернулись.

Хаим чуть было не подпрыгнул от радости. «Хотел выслужиться. Не вышло! Сел в лужу! — думал он. — Эту публику одним пугалом не рассеять… Нет. По ним и в самом деле надо стрелять!.. Наглые, как настоящие легионеры!»

Хаим представил себе, что произошло бы, если бы эти горячие головы и в самом деле взяли власть в свои руки… Он глубоко вздохнул, расстегнул влажный от пота воротник рубашки.

Когда страсти несколько улеглись, Симон Соломонзон, уже не рассчитывая на всеобщее внимание и полную тишину, начал излагать свою точку зрения на принципы и методы организации массовой иммиграции соплеменников.

Выразив согласие с эмиссаром из Америки и особо подчеркнув, что предложения Штерна абсолютно правильны и как нельзя более своевременны, Симон Соломонзон, однако, категорически высказался против того, чтобы требование обязательного переселения в страну предков распространялось на всех, без исключения, сородичей.

— Зачем переселяться в эрец-Исраэль, скажем, Моргентау? Кому не понятно, что на посту министра финансов в правительстве Рузвельта он нам полезнее, чем в любом качестве здесь? А барон Ротшильд?! Разве не ясно, что, переселившись сюда, он не смог бы использовать для нашего дела и десятую долю того огромного влияния, каким располагает, находясь там, в Европе?

На лице Хаима мелькнула презрительная улыбка. Он не сомневался в том, что, доказывая необходимость делать исключения из общего правила и упоминая в качестве примера фамилии Моргентау и Ротшильда, Симон Соломонзон имеет в виду прежде всего своих родителей и особенно дядюшку, который, как рассказывал Нуци, и не думает переезжать в Палестину.

— Скажу вам больше! — продолжал Симон. — Среди деятелей науки и культуры с мировыми именами есть евреи, к сожалению, отвергающие наши идеи и наши ближайшие конкретные цели, но было бы ошибкой всех их разубеждать, поносить, шантажировать и дискредитировать, словом, как говорят в таких случаях, не мытьем, так катаньем вынуждать переселиться в эти края. Когда, например, спросили известного физика Эйнштейна, почему он эмигрировал из фашистской Германии в Соединенные Штаты, а не поселился в Палестине, где наверняка стал бы президентом еврейского государства, восстановление которого не за горами, ученый не только не высказал сожаления по поводу переезда в Штаты, но и высмеял идею создания еврейского государства, а вместе с тем и предположение о возможности занять в нем самый высокий пост. И я спрашиваю: есть ли смысл прилагать усилия к тому, чтобы этот переродившийся еврей прозрел? Нет, и еще раз нет!

Мотивируя свою точку зрения, Соломонзон говорил о том, что вообще людей, подобных Эйнштейну, по тактическим соображениям не следует толкать на публичные выступления, так как к их голосу прислушиваются. Их мнение, пусть и явно ошибочное, звучит авторитетно и потому способно совратить простых смертных с пути праведного. Что же касается плодов труда этих могикан науки, то Соломонзон цинично заверил, что в нужный момент они будут переданы деятелям «еврейского агентства» людьми, разделяющими тактику и цели сионистов, работающими рядом с Эйнштейном и ему подобными.

— В готовом виде! Как говорится, на тарелочке! И без всяких затрат! — смакуя, торжественно заявил он.

Продолжая изображать из себя бескорыстного патриота, Симон Соломонзон в действительности был достойным преемником своего дядюшки и так же, как он, всегда и во всем стремился к личной выгоде. И сейчас Симон Соломонзон больше рисовался перед сидевшим рядом с ним элегантно одетым рыжеватым мужчиной лет сорока, также прибывшим из Соединенных Штатов, но в пути сделавшим кратковременную остановку в Германии… Разумеется, о последнем знали только Соломонзон и еще очень немногие.

— Людей, подобных Ротшильду в Европе и Моргентау в Америке, — продолжал Соломонзон, — как известно, не единицы и не десятки. В странах мира их сотни. Они владеют большой долей мирового запаса золота. Им принадлежат крупнейшие банки и заводы, фабрики и торговые фирмы. Это не новость и не секрет… Также не новость и не секрет, что, обладая контрольными пакетами акций, многие из них являются фактическими хозяевами господствующих в экономике стран торгово-промышленных, железнодорожных, судоходных, авиационных, кредитных, страховых и других акционерных обществ! Через них, и только через них, мы имеем реальную возможность решающим образом влиять на политику правительств различных стран, направлять ее в нужное нам русло, формировать мировое общественное мнение в нашу пользу… Вот почему впредь, говоря об иммиграции, надо понимать, что вопрос этот не такой простой, каким кажется на первый взгляд.