Евгений Емельянов - Хорошие люди

Клавдий Сергеевич никуда не пошел. После долгих, раздумий он решил, что не стоит унижаться перед Рожковым. К тому же в местном комитете комбината лежало заявление Вахтомина о том, что в смене Рожкова не совсем благополучно обстоит дело с обучением молодых рабочих необходимым специальностям и что здесь наблюдаются такие антиобщественные явления, как пьянки. Как пример, Вахтомин называл имена своего сына — ученика станочника и Вениамина Барабанова.

Нет, не мог идти Клавдий Сергеевич на поклон к своему сменщику Вадиму Рожкову.

В конце октября состоялось заседание месткома, на котором, в частности, рассматривалось заявление Вахтомина. Были приглашены Рожков, Венька Барабанов, Станислав. Клавдий Сергеевич обрисовал общее положение дел в смене Рожкова, за которой он «давно наблюдает». «Если кому-то кажется, — сказал он, — что картина в данной смене положительная, тот глубоко заблуждается. Случай, когда напились два молодых рабочих — Вениамин Барабанов и Станислав Вахтомин, да к тому же, можно сказать, в рабочее время, выходит за всякие рамки. Если молодые так пьют, то что можно ждать от пожилых? Кто-то может подумать, — продолжал Вахтомин, — что я незаинтересованная сторона. Верно? Так вот, я категорически заявляю, как раз я очень заинтересованная сторона. Пьяный рабочий в смене Рожкова наломает дров, — ха-ха, это я образно выражаюсь, — то есть он наделает браку, а кто понесет ответственность? Думаете, ее понесет один Рожков Вадим Кирьянович? Дудки-с. На мне это тоже отразится самым непосредственным образом. На моей шее, то есть. Потому что мы делаем с Рожковым одно общее дело, и очень сильно ошибаются те товарищи, которые считают себя непогрешимыми…» И — дальше: «Я предлагаю местному комитету ходатайствовать перед администрацией о серьезном наказании всей этой троицы — Рожкова, Барабанова и Станислава Вахтомина».

Местком никакого решения не вынес. После того, как он заслушал «провинившихся», местный комитет прямо и нелицеприятно заявил Клавдию Сергеевичу, чтобы в дальнейшем он не отрывал людей от более важных дел.

Что?!

А то, — объяснили Вахтомину, — что местком не уполномочен вмешиваться в частную жизнь рабочих комбината. Вот если бы пьяные Вахтомин и Барабанов заявились на территорию комбината и устроили дебош, тогда — другое дело. Или если бы они попали вдруг в вытрезвитель… А если Клавдий Сергеевич Вахтомин недоволен собственным сыном, так ведь ему никто не мешает употребить родительскую власть. И в-третьих, в-пятых, в-десятых, местком вполне удовлетворен объяснениями Барабанова и Рожкова о том, что это был единственный случай.

— Хорошо же! — сказал Вахтомин.

Он хотел немедленно бежать в партком; вспомнив же, что он и сам член месткома, а заседание еще не окончено, Клавдий Сергеевич настолько расстроился, что не принимал никакого участия в обсуждении других вопросов. Он молча и мрачно смотрел на лица своих «коллег» и перебирал в уме кары, которые он обрушит на головы безответственных работников, засидевшихся в местном комитете.

Постепенно мысли Вахтомина потекли по новому руслу. Он начал думать о том, что Станислав все больше и больше отдаляется от отца, все больше и больше взрослеет; он думал об этом как человек, который желал бы, чтобы дети всегда оставались несмышлеными, чтобы они никогда не выходили из-под родительский власти.

После заседания местного комитета Вахтомин отправился в партком, но никого в кабинете не застал. Тогда он решил нанести визит директору комбината Владимиру Петровичу, но и того не оказалось на месте — его вызвали в райком партии. К тому времени злость у Вахтомина поутихла; осталось, правда, легкое чувство обиды — на сына, на Рожкова, на местком, на весь мир, — но с таким чувством можно было жить. Как всегда в подобные минуты, появилось желание бросить все к чертовой матера и укатить куда-нибудь. Но куда уедешь из собственного дома? Увы, Вахтомину не двадцать лет, а все пятьдесят (вот-вот стукнет). Пять-де-сят!

Правда, — шевелились мысли, — он совсем не ощущает себя стариком. Скорее наоборот: ему кажется, что он такой же, каким был двадцать лет тому назад. Ничего не изменилось в его организме. Те же потребности и та же энергия. Какой-такой врожденный порок сердца нашли у него врачи?

Через несколько дней Клавдий Сергеевич снова разговаривал с сыном, на этот раз — дома. Вот тогда-то он и грохнул стулом об пол. Сын сделал то же самое, вызвав большое смятение в душе Клавдия Сергеевича. Вахтомин не знал, чем ответить на это. Он долго смотрел Станиславу в глаза, и сотни слов теснились в мозгу, не находя выхода. Вахтомин был в дикой ярости; он горел желанием ударить сына, но боялся, что теперь и Станислав сумеет постоять за себя.

И тогда Вахтомин бросился вон из дома, сильно шибанув дверью.

Когда Вахтомин приходил в себя после громких семейных скандалов, он осуждал свое поведение, особенно дурную привычку хлопать дверьми (отчего, конечно же, они не становились прочнее). В том, что он ударил сына или оскорбил родную мать, большой беды Вахтомин не видел. А вот тот факт, что он снова хлопнул дверью, по-настоящему угнетал его. Ведь если что — снова придется идти на поклон к столярам; а к ним только пойди: «Некогда», «Работы много», «Далеко больно». Если они и согласятся помочь, то обязательно три шкуры сдерут. И ведь на том же комбинате работают, сволочи!

Нет, нельзя хлопать дверьми.

В конце октября зарядили мелкие осенние дожди. Похолодало. Казалось: вот-вот повалит снег. Но снега не было — дожди шли и шли, превращая в месиво незаасфальтированные дороги. Ходить на работу в такую слякоть было настоящим мучением. Грязь налипала на сапоги, и Вахтомин спешил выйти на асфальт.

Семейная жизнь Вахтомину скоро наскучила. Если в первые дни жизнь эта казалась ему праздником (прямо как в юности, когда он женился на лаборантке консервного завода в Исфаре Александре), то теперь, спустя после свадьбы всего несколько недель, многое опостылело Вахтомину. Он убедился лишний раз что одно дело — приходить к женщине в качестве любовника, и совсем другое, когда та же женщина становится женой.

Марина Фабрициева не изменилась. Только теперь он виделся с ней не эпизодически, как в прежние времена, а каждый божий день. Ежедневно! Вахтомин ощущал ее присутствие утром, вечером и ночью. Только днем он мог отдохнуть от семьи. Вахтомин, когда решил связать свою жизнь с Мариной Фабрициевой, не подозревал о том, что она окажется более самостоятельной в суждениях, чем он думал всегда. После крупной ссоры отца с сыном, свидетелем которой была Марина, она дождалась, когда у Вахтомина будет хорошее настроение, и сказала:

— Клавочка, милый мой, зачем ты обидел Станислава?