Владимир Мирнев - Нежный человек

– Я слушаю внимательно. Но я не могу сейчас. Весьма занята одним деловым вопросом, который необходимо решать немедленно. Да, да! Дорогой мой академик, я повторяю: очень занята.

Топоркова краем глаза следила за вошедшим мужчиной, но делала вид, что занята разговором по телефону, изображая на лице такую озабоченность и занятость интересными и нужными мыслями, что мужчина не решался перебить ее. Наконец закончила разговор, откинулась на спинку дивана, тяжко при этом вздохнув, и как будто тут только заметила вошедшего. Роста вошедший оказался среднего, худющ, с загорелым лицом и несколько выпирающими скулами, темно-синие, довольно приятные глаза улыбались. Он был не первой молодости, но имел счастье выглядеть приятно, в глубине его больших глаз светилось нечто чистое, наивное. С такими людьми сходятся быстро, если не сразу, и они очень привязчивы и постоянны в отношениях. На мужчине, несмотря на жару, красовалась толстая серая шляпа, ловко облегал фигуру длиннополый двубортный импортный костюм; довершали туалет чрезвычайно броская цветистая сорочка и черные лакированные туфли на подошве толщины невиданной, сшитые из какой-то, видать, замечательной кожи; на левой руке блистал массивный золотой перстень с большим рубином, в этой же руке он держал огромный букет роз.

– О! – воскликнула Топоркова. – Приветик! Подождите минуточку, я позвоню по очень срочному делу. Вы уж пришли, Мишель? – говорила она между прочим, набирая номер телефона. – Я, признаться, ждала вас позже, честное пионерское! Легок на помине! Маришка, подай нам кофе. Вы будете пить кофе? Не стесняйтесь, у меня все запросто.

– Добрый день, мадемуазель, – проговорил мужчина, дождавшись, когда можно будет вставить слово. – Вот вам слезы, – протянул он розы.

– Ха-ха! – возбужденно засмеялась Топоркова. – Как вы сказали? Слезы, ха-ха! Да это же розы! Маришка, ты слыхала, как Мишель сказал об этих прекрасных цветах. Слезы – у нас другое. А розы – это у нас совсем другое. Слезы – когда надо плакать, а тут надо смеяться. Поняли меня?

– О, я поняль, я все поняль, – продохнул вспотевший мужчина, которому в костюме было довольно жарко. Он чувствовал себя неловко, стараясь в то же время не показывать эту неловкость. – Я поняль, розы – красиво; розы – цветы, красиво.

Аленка Топоркова слыла женщиной умной. Выросшей в семье без отца, ей приходилось нелегко с малых лет. Как-то так получилось, что Топоркова всегда могла рассчитывать только на свои собственные силенки, заметно возросшие по окончании института; приобретенное в детстве ей очень помогало, непритязательность и терпеливость оказывали услуги не в последнюю очередь; она смотрела на мир реальностей прямо, открыто и со спокойным сознанием принимала его. Она всегда считала необходимым внимательно приглядываться к мужчине – с целью понять его и раскрыть, каков бы тот ни был, взяв за привычку не доверять с первого взгляда людям. Присмотреться – авось да что-нибудь разгляжу. Топоркова любила читать книги о том, что касалось мужчин и женщин, проявляя пристальный интерес к их сравнительным качествам. Быстро научилась распознавать мужчин, а женщин чувствовала интуитивно, не без основания полагая, что она сама женщина и уж как-нибудь своих соплеменниц поймет и без большой траты на них быстро проходящего времени.

Вот и сейчас она, все еще не остыв от злости на подругу, изучающе посматривала на вошедшего Мишеля, на цветы, приглядываясь, стараясь как-то сразу, вдруг, по каким-то единой черточке, жесту понять его: кто он и что? Мужчина отдал цветы, сел в кресло и, улыбнувшись, спросил:

– Маришка, девушка, ваша сестричка? Какой милый человек, который приятной наружностию.

– Это моя домработница, раньше их называли горничными, – отвечала Топоркова. – Она учится, а у меня подрабатывает. На одну стипендию сейчас не проживешь. Это плохо разве, Мишель?

– О, не плёхо, – отвечал мужчина ласково, улыбаясь и стараясь говорить медленнее, осторожнее, чтобы как-нибудь ненароком не обидеть, не сбиться со смысла своих слов, стараясь произнесенной фразе придать законченность, округляя ее, и от доверчивого блеска глаз Мишеля хозяйке стало весело, приятно, и она поняла, что ее гость доволен собою.

– О, конечно, такой иметь надо, чтобы располагать собою, я хотель сказать: располагать своим временем, как это принято у вас говорить, – продолжал мужчина. – А как мне можно познакомиться с вашей замешательной сестрою или, как у вас говорят, прислугою или консьерж, как во Франции?

– Где вы, Мишель, так неплохо научились говорить по-русски? – спросила Топоркова.

– Десять лет прожиль в вашем государстве. – Он показал на пальцах десять, резко вскинув растопыренные руки перед глазами Алены, которая все еще продолжала изучающе смотреть на него. – Десять лет, или, как говорят у вас, годоф! За десять годоф можно на луну слетать.

– О, понимаю-понимаю, – весело проговорила Топоркова, окончательно убеждаясь в каких-то своих мыслях, и тут же принялась набирать номер телефона.

– Чем мы будем заниматься сегодня? – игриво продолжала Топоркова, осторожно касаясь пальцем его плеча. – Ты меня понимаешь?

– О, понималь, – отвечал Мишель. – О, мы можем в ресторант пойти, там поужиналь, танцеваль, или, как говорят у вас, плясаль.

– А с кем будешь танцевать?

– О, мадемуазель. Зачем меня спрашивал?

– Вы хотите, чтобы и она, моя горничная, с нами пошла? – удивленно спросила Топоркова, и тут же опять пристально посмотрела на Мишеля, и уже подозревая за ним нечто. – Мань, ты слыхала, ты пойдешь? – крикнула Топоркова так громко и резко, что иностранец вздрогнул и торопливо встал с кресла. Мария не ответила. Аленка прошла на кухню и тихо спросила: – Ты чего молчишь? Пойдешь в ресторан или нет? Надо идти. А то ведь на вечер мне готовить самой не хочется, да и поговорим заодно, на людей поглядим. Я уж была с Мишелем разочек, когда встретилась, после того больше не видела его. Не жлоб он. Поужинаем – что в этом плохого?

– Не пойду.

– Чего? Как не пойдешь? Международного скандала желаешь, дуреха! Раз иностранец приглашает, надо идти. Таков международный этикет. Разве можно так? Мне одной туда не хочется. Когда одна, то будто ты ему после чего-то должна, а так вдвоем – дружеская попойка, за укрепление дружбы между народами. Поехали.

– Не поеду, – не соглашалась Маша, чувствуя, как какая-то боязнь овладела ею. – Я, Аленка, пойду завтра на работу.

– Слушай, а в чем дело? – не понимала Топоркова, осторожно обнимая подругу и стараясь уговорить ее. – А в чем дело? Скажи? Я тебя обидела? Я одна не могу. Фу, какая ты! Мишель, она не желает в ресторан. Ты ее не сможешь уговорить?

Мишель уже стоял в дверях кухни, улыбаясь своей мягкой улыбочкой.