Владимир Мирнев - Нежный человек

– Да я не знаю, – взмолилась растерянная совсем и сбитая с толку племянница.

– Ах ты еще хамить!

– Я?

– А кто же! По-твоему, я хамлю?! – воскликнула разгневанная Лариса Аполлоновна, окончательно укрепляясь в своих еще не осознанных подозрениях насчет нечистых помыслов племянницы.

– Тетя Лариса, как вы можете так легко разрушать родственные чувства? Разве можно так? Как же вы так ни за что ни про что с такой легкостью возводите на меня напраслину? Может, я вам в тягость? Скажите?

– Я, получается, и виновата.

– Ничего не получается.

– Получается, по-твоему, что я – нравственный урод? – осторожно бросила вызов тетя Лариса, уставясь на племянницу.

– С чего вы взяли? Как так можно, тетя Лариса?

– Но получается, по-твоему, что я – нравственный урод?!

– Ничего не получается, тетя Лариса.

– А кто же тогда нравственный урод?

– Я не знаю.

– А я, получается, знаю, а я, получается, скрываю? Кто-то хамит, но он – не хам! Кто-то подозревает, но он – чист! Что такое чистота? Ты знаешь? – Лариса Аполлоновна во время высказывания своих мыслей чувствовала большой подъем сил, ей казалось, что она способна творить чудеса; решать, и довольно мудро, какие-то важные дела, которые никому не под силу; метать такие молнии, от которых даже влиятельные люди могут содрогаться. Подобные мысли приходили в минуты невероятного подъема духа, когда она разговаривала с Марией или – то было раньше – с домработницей Глашей. В последние годы Лариса Аполлоновна Глашу не держала; домработницы, скажем, дорого стоили, но самое главное – пошли такие грамотные, что лучше с ними не связываться. Если уж, представьте себе, молодая дворничиха, студентка заочного института, козыряющая в красных штанах и японской косынке за пятьдесят рублей, обозвала Сапогову, которая, по обыкновению, стала распекать за плохую уборку лестничной площадки, так вот дворничиха обозвала ее «шляпа с помойки». В тот самый момент Сапогова ответила должным образом, обратив буквально в бегство обладательницу красных штанов, а явившемуся на место скандала начальнику ЖЭКа сказала умно и с оттенком галантности:

– Хамло дворничиха – это в лучшем случае рабовладельческий вандализм, то есть я хочу предупредить вас: обыкновенное рабовладельчество по сравнению с красными уродливыми штанами – просто… у меня слов нет!

Начальник ЖЭКа, питавший, по случаю тщательно скрываемой слабости характера и природной боязни скандалов, трепетные чувства умиления ко всякого рода умным словечкам, был сражен гневными словами Ларисы Аполлоновны, в то время, учтите, еще не слывшей генеральшей, и только развел солидно руками:

– Ну-у-у?

– В буквальном смысле! – подтвердила столь энергично свои слова Лариса Аполлоновна, что начальник ЖЭКа, многоопытный, с не бросавшейся в глаза неинтеллигентностью, Иван Васильевич Орешко, также отличавшийся завидным умением распевать популярные песни своим подчиненным при закрытых дверях, сделал зверское лицо: он-де покажет красным штанам, где раки зимуют. Хотя нужно быть справедливым: «красные штаны» так распекут Ивана Васильевича, что он пообещает ей отчитать Ларису Аполлоновну. Но не сделает ни того, ни другого, зато дома обязательно найдет повод пожаловаться жене на трудности в работе с людьми.

Со времени рассказанного инцидента Лариса Аполлоновна и кинулась в борьбу за чистоту нравов. Ее привлекало словосочетание «нравственная чистота». И чем ощутимее нависала старость, тем притягательнее и привлекательнее становились эти слова, ставшие ей в последнее время просто дорогими; она любила повторять вслух:

– Нравственная чистота, милочка, есть чистота в мыслях, чтобы их не скрывать, а говорить только правду. – В такие моменты Лариса Аполлоновна также ощущала в себе прилив сил и желание большой мыслительной деятельности. – Ты хоть понимаешь, что это такое? Сообрази, милочка! У нас не от кого скрывать свои мысли. Не от ко-го! Поняла? Никогда не скрывай от меня. От меня таиться – значит от себя скрывать. Послушай, как звучит: нравственная чистота!

– Знаю, тетя Лариса, – отвечала Мария, немного успокоившись, впервые подумав о том, что лучше все-таки ей переехать в общежитие и поселиться вместе с Галиной Шуриной.

Лариса Аполлоновна принялась и дальше развивать свою идею о нравственной чистоте, но слушала ее только Мики: подобострастно положив передние лапки на стол, поворотив свою мордочку к хозяйке, не моргая, собачка демонстрировала полнейшее усердие и преданность. В глазах Мики был живой интерес к словам хозяйки; со стороны казалось, собачка не только слушает, но и понимает, соглашается со сказанным и вот-вот выразит свое согласие вслух. Так и получилось: стоило замолкнуть хозяйке, собачка нетерпеливо взлаяла, как бы прося продолжить интересную речь.

Мария не слышала, о чем дальше говорила тетя Лариса, смежила глаза и видела что-то далекое, ничего не имеющее общего с происходящим. Она обладала редкой способностью забываться: стоит ей смежить веки, как тут же перед ее глазами расстилался зеленый луг без конца и края, а вверху – голубое небо, на котором невидимое солнце слепит глаза, и она, Мария, все глядит во все глаза, пытается отыскать это солнце в бесконечном просторе неба. Когда ей становилось тяжело, было неспокойно на душе или в минуту опасности, она поступала просто – уходила, словно в убежище, в свой заветный уголок, в котором приятно от мягких цветов зелени и неба, ласковое шелковистое солнце живительным потоком льется на обнаженные плечи, лицо, успокаивающие трели жаворонка ласковой струей падают сверху и – так прекрасно, а она летит под всем этим в неизведанную даль.

Мария всегда могла уйти в свой заветный уголок, он находился рядом – стоило только протянуть руки.

Лариса Аполлоновна оборвала свой долгий монолог о нравственной чистоте, заметив, что племянница сидит, прикрыв глаза.

– Милочка Маруська, ты слышишь или спишь? – не поверила своим глазам тетя, и в тот же момент Мики, преданный и верный друг, уловив в голосе своего повелителя приказ, громко залаяла.

– Не сплю, тетя Лариса.

– А почему глаза закрыты?

– Так просто.

– Ах, так. А ты знаешь, что так просто ничего не бывает, потому что не бывает дыма без огня – это мое самое любимое изречение, – медленно проговорила Лариса Аполлоновна. Но ей не удалось развить тонкую мысль с большим педагогическим прицелом, так как раздался звонок, потом еще и еще. Так энергично могла звонить только Ирина.

Вместе с Ириной в квартиру вошел Оболоков, молча, сдержанно кивнул Ларисе Аполлоновне, и, ни на ком не задержав взгляда, прошел в комнату Ирины. Мария, увидев Оболокова, потупила глаза, ругая себя, что так рано пришла домой. Ирина, поправляя на ходу туго сидевшие джинсы, появилась на кухне.