Владимир Мирнев - Поздняя птица

– Ясно, – ответил смутившийся Федор. – Мне все ясно. Только из уважения я тыкаю, а если я выкаю, значит, не уважаю.

– Вы неграмотный человек, – спокойно, совсем буднично сказал бухгалтер, поглядел на Федора и покачал головой.

Федор только сейчас заметил, что бухгалтер одноглаз.

– Я неграмотный? Я восемь классов закончил. Деликатненько.

– А что такое «деликатненько»? – спросил бухгалтер, потер за ухом, сел и в ожидании нервно помял длинные белые пальцы и строго поглядел одним глазом на Федора. Во всей фигуре бухгалтера было что-то очень ранимое, вежливое и нервное.

Федор не знал, что такое «деликатненько». Он сам поразился тому, что никогда не пытался узнать смысл этого слова, хотя вставлял его в разговор довольно часто.

– Никогда не употребляйте слов, понятия которых для вас… – сказал мужчина. – Никогда не тыкайте. Ясно? У вас все данные быть хорошим человеком.

– Я должен выкать? – удивился Федор. – Извини меня.

– Если вы культурный человек, то должны выкать даже корове, ясно?

– А мыкать корове можно? – усмехнулся Федор и подумал, что очень удачно сострил.

– Як примеру говорю. Но лучше выкать, чем тыкать. Тыкать – все равно что пальцем ткнуть в глаз человеку. Не уважая, можно тыкать.

Бухгалтер подумал с минуту, тяжело вздохнул и начал считать. Федор ушел от бухгалтера немного смятенным. До этого ему никто не говорил, что он некультурный и неграмотный человек, а тут на тебе – бухгалтер какой-то. И где? В селе.

Изба у старика была деревянная, небольшая. Ее сложили из дубовых бревен давно, еще в начале века. Нижние венцы из огромных стволов уже обтрухлявили и одной стороной вдавились в землю так, что вся изба покосилась. Но она еще была крепкая и стоять могла долго. Федор затормозил машину, протер капот и ветровое стекло. Ему очень нравилась новая машина, и он ее уважал, как уважают хорошего человека.

– Иди сюда! – крикнул старик, стоя у избы. – Иди, Федор!

Федор хлопнул калиткой, оглянулся на автомашину и полюбовался снова. Старик крикнул и замахал руками на кого-то. Федор оглянулся на старика, оглянулся раз, другой. Вдруг кто-то сильно ударил по ногам, так, что Федор рухнул на землю.

– Ах ты сволочь! – крикнул старик и бросился к Федору, который ничего не мог понять и, уже лежа на земле, увидел козла, боднувшего его. – Калган! – кричал старик на козла. – Ах ты гад! Ах ты сволочь! Уж я тебя, проклятый черт!

В избе было чисто, прохладно. Осторожно тикали часы; большой стол и русская печь загораживали почти всю избу. Федор огляделся, затем начал рассматривать фотографии на стене, в раме под стеклом, а старик подал на стол яйца, молоко, хлеб, соленые огурцы, сметану и соль.

– Ты с кем живешь? – спросил Федор.

– Один я живу.

– Давно?

– Уже не помню сколько.

– И детей, жены там, еще кого нет?

– Один я.

– Негусто. И никого не было? Все ясно и понятно, – тихо проговорил Федор.

В это время ко двору подкатил «бобик». Из него выскочил маленький человечек в грязной зеленой тенниске и быстро, оглядываясь по сторонам, засеменил к избе.

– Председатель наш, – сказал старик. – Шибко топочет. Сейчас нагонит жару.

Председатель вбежал в избу, влетел прямо, суетливо размахивая руками. Пот струйками тек по его лицу.

– Кто шофер? – спросил он, глядя на Федора. Федор дожевал яйцо, взял еще одно и стал медленно очищать скорлупу.

– Приезжаю, – сказал он как можно равнодушнее, – никто не встречает, а кругом такая тишь и благодать. Деликатненько так, спокойненько. Как на кладбище. Знаешь, есть такая песня? «А на кладбище все спокойненько…» Я думал, вам выручка не нужна. Засобирался рвать когти обратно.

– Значит, такое? – громко спросил председатель. – Значит, ты шофер! Ответственное дело, машина стоит на приколе, а шофер кушает яйца и спит.

– Кто спит? – тихо спросил Федор. – Кто это спит?

– Я с четырех бегаю. Я бухгалтеру сказал, чтобы он тебя встретил, дал маршрут, объяснил задание. Как же это ты здесь? Мигом лететь под зерно!

– Никто меня не встретил, – обиделся Федор, загораясь желанием говорить быстро, подхлестывать словами самого себя.

– Он тебя не встретил? – удивился председатель. – Он у меня талант, интеллигент, он у меня лучших людей отпугивает. Я скажу на собрании: или я, или он! Мне тебя рекомендовали как лучшего шофера, а он даже не встретил. Он тебе сказал, чтобы ты ему выкал? Ну, погоди, ну, поглядим, когда кончим уборку. Я поставлю жестокие условия: или – или!

– Он пожелал, чтобы я был образованным и выкал на коров, – спокойно сказал Федор.

– Я пятьдесят два года прожил на свете, а такого человека не встречал.

– Пятьдесят один, – поправил его старик.

– Разве? – удивился председатель. – Разве, Григорий Ксенофонтович?

– На николин день ты родился, Митрич. Точно тебе говорю. На это уж поверь.

Председатель ничего не ответил, а подошел к Федору.

Федор встал, выпрямился и оказался вдвое выше председателя, присвистнувшего от удивления.

– Пятьдесят три года живу, а такого человека встречаю впервые! – пришел в восторг председатель.

Федор направился к выходу, а за ним Митрич. На улице было жарко. Появившиеся на небе белые облака медленно плыли к югу.

– Куда прикажешь, пред? – спросил Федор, сидя уже в машине.

– За мной, – ответил председатель, сел в «бобик» и повел его в сторону правления. Проехали мимо правления, мимо стоящего невдалеке «бобика» и все так же спящего рядом с ним шофера, мимо поля с пшеницей, старой дворянской усадьбы на холме, заросшей и похожей больше на колок, чем на усадьбу. Вокруг разрушенной усадьбы, превращенной в птицеферму, бродили куры, а старуха птичница, повязав низко – на глаза – белый платок, неподвижно стояла на уклоне холма и глядела на машины.

Через десять минут приехали к полю, где шла косьба. Три самоходных комбайна шли один за одним.

– Ну, удачи тебе, – протянул ему руку председатель.

– Есть, пред, – ответил Федор, – будь спокоен.

И Федор сразу почувствовал себя на месте. Он знал, что нужно делать, поэтому не торопился, но работал споро.

– Эй ты, ключ с человечьей головой, натяни полотно! – кричал он водителю комбайна. – Не слышишь, что ли, бобину пробивает, орех зеленый – дуб ядреный! – кричал он другому комбайнеру.

Работали допоздна, пока у одного комбайна не полетел кардан. При свете фар чинили поломку. Подул ветер. Подсвеченная фарами, рыжим пламенем колыхалась под ветром пшеница. Федор уехал на ток, выгрузил пшеницу и только тогда подумал: как быть? Поехал в правление. Там никого не было. Походил по улице, думая найти избу старика, чтобы переночевать у него, но было темно, и к тому же ему расхотелось беспокоить его. Стал накрапывать дождичек. Вернулся на ток и лег спать в кабине.