Владимир Мирнев - Поздняя птица

Старик охал и стонал, а когда Федор наклонился над ним, обхватил его голову, тот заплакал.

– Ну-ну, чего ты? – говорил Федор. – Конечно, непонятно, как ты оказался впереди меня?

В избе под желтым абажуром ярко горела электролампочка, резкие, косые тени прочертили пол, белые бока печи; вокруг царила глубокая, осязаемая тишина. Федору от слов старика, от этой тишины стало необыкновенно хорошо.

Послышался шум проезжавшей машины. Машина остановилась. Это был председательский «бобик». Из него выскочил председатель и быстро заторопился к избе. Вот он вбежал в калитку. И не успел сделать несколько шагов, как вдруг взмахнул руками и полетел на землю. Федор выскочил во двор.

– Что, кто такой? – закричал председатель. – В чем дело?

Он лежал, не поднимаясь, и осыпал руганью стоящего рядом козла.

– Кто ты такой? – спрашивал козла председатель. – Какое ты имеешь право нападать на меня? Да я тебя, знаешь, что я тебе сделаю? Я тебя туда отправлю, где Макар телят не пас! Ты ударил председателя!

Увидев Федора, козел бросился прочь.

– Черт! Он меня уже десятый раз сбивает. Не любит председателей. Ну да мы дадим ему еще погоды. Как дела? Все в порядке?

– Конечно, в порядке, пред. Старика малость того, оказывается, задел все-таки. А так мы ничего. Старика жаль. Он сам, понимаешь, пред, такой…

– Он такой, такой, – перебил председатель. – Я его, поверь мне, шестьдесят лет любезно знаю. Ну, может, там вру лет на десять, но все одно. Это не старик, это просто дурак. Но какой дурак, дай бог всем нам быть такими дураками. Это умный дурак. А впрочем, я тебе по дороге расскажу, поедем ловить бугая. Я еще двух мужиков прихвачу. Он ведь людей попорет, коров пободает. Он ведь Коляева Петю забодал, я себе этого не прощу. Это я виноват. Давно пора его сдать. Поехали, а то я всю ночь спать не буду: вдруг кого посадит на рога.

Через минуту Федор сидел рядом с председателем. «Бобик» трясся по неровной дороге. Сзади ехали на лошадях двое мужиков. Они курили и, зевая, переговаривались. Председатель вначале молчал, сосредоточенно курил. Федор глядел по сторонам. Объехали в селе все переулки, все подозрительные места. Бугая не было.

– Поедем к скирдам, – сказал председатель. – Ты где жил, Федор?

– В детдоме. Четырнадцать лет там, потом убежал из него. С тех пор работаю. Я в четырнадцать лет, как закончил семь классов, наутек. Потом еще один класс кончил, в Орле. Я в четырнадцать был как в двадцать, брали на работу без паспортов.

– Почему это у тебя, сокол ясный, нет блатных словечков? Чай, финки нет тоже? – спросил председатель, улыбаясь.

– А зачем?

– Ну как, а вдруг нападение? Вот скажи какое-нибудь блатное словечко?

– Зачем это тебе?

– Скажи. Ради интереса. Интерес такой имею.

– Не надо. Не хочу. Не помню.

– Хитришь, Федор. Поганец такой.

– Нет, ей-богу, нет!

– Хитришь, Федор, я вижу. И финки нет?

– Нет, она мне не нужна. Зачем мне?

– Ну как, а вдруг нападение? Я тебе говорил уже.

– Э-э, – рассмеялся Федор. – Люди, оне ведь божью коровку не обидят, не тронут, жалко, а ты, пред, про нападение. Если ты их боишься, значит, ты на них злой, тогда и нож нужен. А так, если пожалеть – хороший человек может, а обидеть, нет, никогда, не встречал такого. Вот ты же без финки?

– Без нее, но за меня в деревне всяк встанет. Ты – нежный человек.

– Говоришь, пред, на твою защиту встанут? А почему?

– Они меня любят. Чудак. Я это знаю.

– И ты их тоже любишь?

Председатель помолчал, выбросил папироску и опять закурил. Подъезжали к скирдам. Объехали их. Взлетели какие-то птицы, шарахнулись в темень, потом появились в свете фар.

– К дальним скирдам! – крикнул председатель верховым.

Поехали прямо по лугу. Прыгал свет фар и белыми столбами метался над неровностью луга.

– Ну как? – спросил Федор.

Председатель затянулся, выбросил папиросу и тогда только ответил:

– Не знаю. Иногда, кажись, сдается, что люблю, а иногда нет, не люблю. Особливо когда разойдусь. А так я за любого тоже смогу постоять, в грязь лицом не ударю. Но это еще не любовь.

– Всех любить трудно, – согласился Федор.

– А Григорий Ксенофонтович говорит, что можно. Он у нас председателем лет сто работал.

– Он председательствовал? – удивился Федор. – Он, говоришь?

– Он, Федор, от этого, кажется мне, и остался один. Сам знаешь, работа дурака любит. Хочешь схватить инфаркт, становись председателем. Все умные люди дураки. У него жизнь как сложилась? Первая невеста утонула. В пруду. Вторая утонула там же. Третья упала с лошади и убилась. Вот он и один. У него уж и сродственников, считай, нет. Но это голова! Это такой ум! Основание это. Я против него букашка, несмышленыш ползучий. Если б я был председателем правительства, я бы его наградил. Я бы его наградил орденом. Через него, я думаю, колхозники любят меня. Может, потому, как он меня предложил в председатели. Конечно, я ведь глупый. У меня образованье семь классов, меньше, чем у тебя. Но там еще курсы повышения того, чего нет. Сам понимаешь. Образование не то.

– Как не понимать.

– Я так все, Федор, вроде понимаю. Знаю, как и что делать, когда сеять и кого куда послать, сам любую специальность знаю. Тракторист – пожалуйста, агроном, шофер – все, одним словом. Все по мелочи умею. А как зачну размышлять об основании, не идет у меня. Я всем так и говорю об этом. Я на собрании не скрываю, у меня душа нараспашку, у меня замков нет. Я говорю, не умней каждого из вас, хотя я и председатель.

– Это так, – согласился Федор.

– Я иногда выпить хочу, тянет меня, спасу нет. И выпью с кем ни попало, с любым даже выпью. И не дома, а на людях. И никто меня не упрекнет, потому как всяк скажет – раз выпил, значит, не все в порядке в хозяйстве.

Помолчали. Вскоре показались скирды. Из-за туч глянула жидкая, бледная луна; обозначились холмы, на холмах серые валуны, точно заснувшие на ночь животные. Возле скирд стояли коровы, лениво глядели на машину.

– Чьи коровы? – спросил председатель у верховых. Те не поняли его. – Коровы чьи будут? – переспросил председатель. – Записать! Немедленно! Мы хозяев отчитаем. Даже летом едят колхозное сено. Безобразие!

– Сейчас, Митрич, – ответил один верховой. – Думаю, Котляровых и Сипловкиной, еще Никишиной.

– Запишите, – повторил председатель. – Мы с них взыщем, мы им так это не оставим. Пусть знают наши законы. Безобразие!

В это время из-за скирды показался бугай. Он выплыл медленно серой, громадной тенью. Видимо, его привлек свет.

– Он! – вскрикнул председатель. – Ситкин, в обход!

– Сейчас запишу, – отвечал тот.

– Бросай писать, чертов бюрократ! – закричал на него председатель. – Никого не надо записывать, что это у тебя, Соединенные Штаты? Надо у людей спросить, чтобы сами сказали. А вымогать через суд всякий дурак сумеет. Надо, чтобы сами поняли! Тогда польза есть. А так мне не надо, это только хуже, злобу рождает. Вон Григорий посадил одного, и сейчас клянут его дети. В обход!