Владимир Мирнев - Поздняя птица

– Самое лучшее дело – кино, – сказал под конец старик. – Я всегда люблю кино.

Они направились в клуб. На улице подсыхало. Солнце село, но тяжелый, мокрый воздух был теплый. У клуба толпились и ждали конца выступления бухгалтера. В первом ряду сидел председатель и, внимательно слушая оратора, время от времени доставал из кармана большую тетрадку и записывал что-то в нее. Бухгалтер говорил долго и вдохновенно, приводил многочисленные факты абсолютного отсутствия культуры у многочисленных тружеников села, призывал следовать «некоторым незначительным образцам культуры, которые все-таки имеются у них в селе». Все подозревали, что в качестве «образца» он предлагал себя. «Читать, читать и читать, – закончил бухгалтер, – в книгах, которые сочиняют замечательные наши писатели, вы найдете целый океан мудрости и культуры!» Первым захлопал председатель, потом завклубом и три женщины из второй бригады.

Но кино так и не началось: на подстанции сгорели предохранители.

– Чертовы подлюги! – горячился старик. – Всегда у них так. Киномеханик упьется – не дают кино. Света нет – опять же. Пошли, Федя, быка глядеть.

– Какого быка? – осматривал Федор толпящихся у клуба девчат.

Вокруг председателя собралась кучка колхозников.

– Напишем куда надо, напишем, – отвечал он им. – Докладную напишем, с печатью пошлем. Мы законы ихние знаем и свое не уступим. Ни на грамм! Это же государственное преступление, когда хлебному народу кино не показывают. Я напишу, я им дам всем! Мы законы знаем. Я скажу: или – или!

Старик семенил рядом с Федором. В его походке, в том, как он держался сейчас, было что-то молодое, сильное, и оно как-то не вязалось с его худенькой, высокой, совсем старческой фигуркой.

– Дядя Гриша? – спросил спешащий паренек. – Дядь Гриша, вы на бугая?

Старик не ответил, а только чуть улыбнулся и кивнул Федору на паренька.

– И мы на бугая, – сказал паренек и побежал.

– Что это за бык? – поинтересовался Федор.

– Бык, эге, это бык! Его привезли со скотозавода. Тут недалече есть такой. У нас есть Спутник, но он так, сморчок, а этот не такой. И Балет наш не такой.

– Конечно, этот лучше, я думаю, – серьезно ответил Федор.

У летнего загона толпились мужики и студенты, приехавшие на уборку.

Сбившись на одну сторону загона, стояли коровы, а на другой стороне в одиночку стоял огромный дымчатый бык. На дразнивших его мужиков он не обращал ни малейшего внимания. Сердитый и сосредоточенный, он, казалось, обдумывал что-то и готовился к чему-то ответственному. Эта сосредоточенность и серьезность пугали коров.

Когда Федор со стариком подошли к загону, бык неожиданно вздрогнул, шумно, так, что заходило кольцо в носу, потянул воздух и повернулся к Федору; по его огромному телу прошлась судорога, и он, приподняв тяжелые веки с красных, свирепых глаз, глянул на Федора и еще раз шумно втянул в себя воздух.

– Рубашка, – сказал кто-то. – Красная рубашка!

И вдруг бык неторопко затрусил к коровам; что-то в нем шумно хлюпало, будто по крайней мере в огромной бочке заплескалась вода. От него, как от огня, шарахнулись прочь коровы.

Федор и старик направились домой. В переулке встретили председателя и бухгалтера, о чем-то шумно спорящих.

– Федор! – позвал председатель. – Подь сюда! Федор, скажи нам. Только, ответственное дело, честно, прямо в глаза: кто старше, Цезарь или Петр Первый, русский царь? Вот он, – засмеялся председатель, указывая на бухгалтера, – говорит, что, если по возрастной линии, – Цезарь. Говори, только честно.

– А чего, – отвечал Федор, – не знаю. Кажется, Цезарь.

– Цезарем назовем бугая, – сказал бухгалтер.

– Подвел ты меня, подвел! – отчаялся председатель. – Ладно, скажи, Цезарь английский был король или Гамлет английский?

– Не знаю, – ответил Федор.

– И я не знаю, – сказал старик, кашляя.

– Цезарь из Рима! – возмутился бухгалтер. – Пора знать! Мы же кино вместе смотрели! Гамлет – это принц Датский…

– Ты мне не выкай, – ответил на это председатель. – Я тебе не тешша. Тешше выкай, может, курочку сварит, хотя у тебя нет тешши. А в Риме Цезаря не было. Я тебе говорю. Откуда там Цезарь, скажи на милость? Глупостев мне не говори!

– В таком случае, – тихо проговорил бухгалтер, – я в следующей лекции скажу об этом.

Бухгалтер повернулся и, прихрамывая, направился домой.

– Пятьдесят пять лет живу, а такого человека не встречал, – покачал головой, председатель. – Грамотный, честный, редкостный человек, но такой дурной, каких свет не видывал. Я дурак, а он еще дурнее меня. Цезарь, оно вроде звучит так, знаешь, благородно, будто барина имя, а Петр – это все же русское имя. Петр, Петя – это ведь смотри как хорошо. Он хочет, чтобы бугай сменил имя, пусть станет Цезарем.

Вокруг посерел совсем воздух, расплылись, потеряли очертания избы.

– Благодать какая, – сказал председатель. – Такая красотища, а ты в доме если спишь, грех ведь. Так говорю?

– Конечно, – согласился Федор.

– И все-таки тебе пятьдесят один, хоть ты давеча сказал, что пятьдесят пять, – сказал старик и попятился. Прямо из-за забора на них выплыл колхозный бугай, не тот, который был в загоне, но все равно большой и свирепый.

Заметив мужиков, бугай остановился, ковырнул мокрую землю копытом, мотнул головой, будто говоря: уходите прочь!

– Цыц! – крикнул на него председатель, повернулся и побежал. – Кто выпустил его? – закричал он. – Я тому покажу! Кто выпустил Балета?

Старик схватил Федора за руку и потащил назад.

– Идем, Федя, у тебя рубашка красная, – заговорил шепотом старик; Федор почувствовал, как задрожала рука у старика. – Федя, идем, он дурной, он затоптал мальчугана, Петю Коляева. Идем.

Федор стоял и глядел на рассвирепевшего бугая. Он взревывал, ковырял землю, но с места не сходил. Может быть, его смущал рост человека, возможно, он все больше и больше закипал злостью и ждал, когда злость окончательно переполнит его. Как бы то ни было, но стоило только Федору, уступая просьбе старика, сделать шаг назад, бугай бросился. Федор увидел, как неожиданно метнулся вперед старик и отлетел в сторону, отброшенный сильным, безотказным ударом. Он не сообразил даже, в чем дело, как прямо под собой увидел короткие толстые рога и здоровенную, широкую холку со вздыбленной шерстью. Федор не успел бы даже отскочить, и машинально ухватился за рога. Ухватился и чуть не опрокинулся, изо всех сил нажал к земле, выворачивая бугаю голову. Даже вскрикнул от злости и прижал голову к земле, заставляя быка стать на колени.

«Еще немного, – думал он, – и бугай ослабнет». Но бугай, казалось, набирался сил, а Федор слабел, немели, наливаясь тяжестью, руки. Он вспотел, вспотели и руки, и рога выскальзывали из потных рук. Бугай встал на передние ноги, попятился, а потом кинулся вперед, и Федор, выпустив рога, отскочил в сторону. Но злость на бугая взяла свое, и он шагнул к нему. Бугай, видимо, не ожидал этого, повернулся и затрусил за ветлы.