Василий Каменский - Василий Каменский . Проза поэта

Алёна чуть шевельнулась от огня поцелуйного.

— Алёна, нас благословляют солнце, песок и Дон. Ты сама пришла к суженому. Я ждал тебя.

Она молчала.

Степан снова нагнулся и поцеловал колени невесты.

Алёна встрепенулась. Грудь стала часто подниматься.

— Алёна, ты только одно судьбинное слово скажи мне, скажи: «да».

Тихо, чуть слышно, но жгуче-твердо Алёна решила:

— Да.

— Алёна моя.

— Степан мой.

— Невеста.

— Жених.

— Дорога.

— Путь.

— Лебедь.

— Сокол.

— Ветка над головой.

— Горячий песок.

— Откройся.

— На.

— И вот утро — и вот счастье.

— День желанный.

— Дай прикоснуться.

— Люблю тебя.

— Люблю.

— Жена.

— Муж.

Солнце лилось на землю, нестерпимо жарко раскаливая песок.

Дон катился разливно, бирюзовно.

Чайки играли в небе молниеснежные.

Гусли лежали спокойно. Ждали.

Так рождалась любовь на золотом берегу.

Так Алёна стала женой Степана.

Думно думал вольный казацкий сын Степан.

Да и впрямь заполнилось сердце в печалях неизбывных, неизлютных, неизгаданных.

Ходил по сыпучему берегу Дона с своедельными гуслями, распевал песни, какие сердце рождало. Валялся у воды. Листья смородины жевал. Птиц слушал. К шелестинности дубовой прислушивался. Удивлялся солнцу жизнедатному. Падал в траву душистую, жадно травянистый аромат вдыхал.

Ветром улыбался донским волнам.

И опять удивлялся всему на свете.

По струнам гусельным, как по своим кудрявым волосам, легкой рукой проводил и откликался отзвонким, мягким, степным голосом.

Песни складывались вольно и цветисто.

Слова, будто птицы, слетались с кустов, с солнца, с Дона, иные шли от сердца, иные отскакивали от струн.

И все об одном думно думал Степан.

Чудесно складываются песни, звеняще, разливно поются. А люди живут худо, не умеют жить, будто в остроге за решеткой сидят, будто дни в наказание приходят, в пытку лютую, нестерпимую, нещадимую.

Так ли это?

Степан смотрел кругом детскими большими глазами, пьяными от молодости, и спрашивал:

— Так ли это?

А жизнь, что разгульный ветер, что горячие лучи солнца, что малиновая даль, что трава душистая, что полёты, да песни птиц, что сердце молодецкое, что душа размашная. Жизнь звала на раздолье привольных дней, на богатырские пиры, на берега чудесной были, на праздники неслыханных подвигов, на сотворение из песен жизни.

Жизнь звала неотступно…

Степан чуял в себе весь трепет неизбывной силы, всю могучую моготу, все одаренье, землей-матерью данное, чуял правду в груди утрозарную, чуял многое в малом, знал, что великое может свершить, ежели волю свою разгонит что есть силы.

Жизнь самотворная, самочудная, истая. Жизнь прытью трепетная.

Мятущийся дух — крылья вольной затеи.

Мятущийся дух — пути неожиданно великих откровений.

Бродяжная русская душа не знает покоя, как не знает берегов, когда хочет радугой размахнуться.

Не знает, но любит покой, но ищет созерцания мудрой тишины, но радуется синему разливу глубинного величия.

А разлив тот — в далевых непочатых дорогах живет. И надо понять, расчухать да полюбить эту раздольность зазывную, да так полюбить молодецки, чтобы до неба ростом подняться и установить жизнь вечной вольности во славу мирославную, коренную, кондовую, доблестную, нерушимую.

Благо, широко пролегли дороги сиротинные и, будто реченьки горя людского, кровью лились из глубин рассейских на вольнолюбивый Дон.

Будто знали, кто на берегу стоит да буйным ветром волнам улыбается, да соколиными глазами в даль бирюзовую зорко глядит, да крылья на взлет направляет:

Так этому и быть!

Степан поднял огромный камень и бухнул в воду, будто решил:

— Кладу свою голову. На!

Весной 1665 года знатный донской атаман Тимофей Разин, по прозвищу Донская Борода, со своим большим казацким отрядом пошел на ратную помощь войску князя Юрия Долгорукого против поляков.

С атаманом Тимофеем Разиным в походе были его молодые сыновья, Степан и Фрол.

Степан богатырским сложением и удалым умом походил на отца, да и отменныя песни выдумывал, распевая про волю молодецкую.

Фрол был нрава кроткого, грустного; и звали его Птицей-Девицей.

Провоевав до осени, казаки стали просить своего любимца-атамана Тимофея Разина, чтобы выхлопотал у князя Юрия Долгорукого отпуск домой на зиму.

Тимофей Разин ударил челом князю о воле казацкой.

Князь Юрий Долгорукий, славившийся своей жестокостью, наотрез отказал Тимофею, пригрозив ему перекладиной.

Возмущенные черной неблагодарностью князя за свою помощь, казаки собрали круг и порешили уйти домой самовольно. И ушли.

Князь Юрий Долгорукий бросился за казаками в догоню. Догнал их, учинил скорый суд и знатного донского атамана Тимофея Разина разом вздернул на виселицу.

Степан и Фрол, потрясенные нежданной, негаданной бедой, бывши сами свидетелями смертной расправы над своим любимым отцом, скрылись тотчас же, клятвенно замыслив не только отомстить за отца, но разделаться с-одноряд со всеми князьями, боярами, воеводами и знатью Московского государства, которых не терпели и казаки, и весь русский народ, закабаленный крепостным гнетом.

Степан и Фрол в опор погнали на верных донских конях на сиротские дороги. Поведали свое горе беглым удальцам, пораздумали, как быть-бытовать, как утешиться вдоволь без остатку, поразвеяли тоску мученскую сердечными встречами с молодцами-своевольниками. Видно полегчало, когда затянул Степан:

А до поры до времени вернулись осиротелые братья Разины домой, на Дон, на ожиданье.

Стоном стонала земля рассейская под ярмом царя Алексея Михайловича.

Будто вода в половодье, полнилась крестьянская жизнь горем смертным, горем взывающим.

Да и сыздавна так было.

В обычае на Руси сыздавна царские власти считали бедноту за скотов.

Людьми или холопами назывались вообще рабы, вошедшие в это звание по долговым обязательствам или родившиеся от рабов. Иные бедняки, обманутые и угнетенные произволом, продавали себя с детьми и со всем потомством, отдаваясь на вечную кабалу по записям.

Иные отдавались в холопство заимодавцам по суду, когда не могли выплатить им следуемой суммы. Кабала служила владельцу для предъявления его прав на раба.