Сергей Снегов - В полярной ночи

— Я тридцать пять лет слесарной пилой работаю, — отозвался Сурин, с ненавистью глядя на Жукова. — Мою работу все люди знают. А сколько времени ты своими сварочными электродами машешь, еще никто не сосчитал. Твои проценты только в конце месяца видны, а пока ты варишь, их что-то никто не замечает.

— Злой! — Жуков приятельски подмигнул Седюку. — А ты, папаша, очень не расходуйся, это вредно для горла, — заметил он Сурину. — У нас гость сидит, человек новый, никого из нас не знает, вдруг поверит тебе. И пойдет слух, что мы не стахановцы, а прохвосты. Вот Редько, правда, случаем подкачал, месячишко только на сто семнадцать процентов свернул. Зато Козюрин выручает, другие тоже промаха не дают. Комната у нас, как на подбор, из самых крепких мужиков.

— Комната у вас хорошая, высокая, а вот грязи в ней, как в хлеву, — сказал Седюк.

— Смотря какая грязь. У нас все холостяки, нам не до уборки. Уборщица приходит по утрам, а днями и глаз не кажет. Конечно, у таких, как Турчины, все языком вылизано, у него бабе делать нечего и гости важные набегают. А мы корреспондентов из газет не принимаем, нам эта забота совсем даже напрасная.

— Нехорошо! — возразил Седюк с укором. — Все-таки можно было бы дежурства назначить, убирать в очередь.

— Человек не свинья, везде проживет, — равнодушно бросил Жуков, разливая спирт в кружки. — От излишней чистоты таракан разводится.

Козюрин пожаловался виновато:

— Трудно нам с чистотой. Пробовали эти дежурства вводить — все время срывается. То один отказывается, то другой. Гости из других общежитий приходят, тоже много грязи разводят.

— Зачем говоришь неправду? — вдруг озлобленно закричал со своего места Сурин. — Кто отказывается? Ты говори прямо, кто отказывается! Жуков отказывается, Редько отказывается. Мало, что сами отказываются, другим не дают чистоту наблюдать, даже отдохнуть не позволяют. И гости, которые сорят, — их гости. Как свиньи живем, других стыдно!

— Папаша, закругляйся! — кротко произнес Жуков. — У меня сегодня голова болит, и нет охоты на скандалы. Помолчи, пока мы выпиваем. А то на крик комендант придет, начнется разбор, кто да почему.

— Не замолчу! — закричал Сурин. — Знаю, что все коменданты у тебя куплены или запуганы. Ты только этим и берешь, что все тебя боятся. А я не боюсь! И гостю твоему скажу, пусть и гость твой знает.

Жуков встал и подошел к кровати Сурина. Он стоял молча, похожий на медведя, и всматривался Сурину прямо в лицо. Под его» кривым носом появилась злобная улыбка, от нее лицо стало еще страшнее. Сурин, замолчав, отвернулся. Но когда Жуков заговорил, голос его по-прежнему был кроток и ласков.

— Ах, какой горячий старичок! — сказал он с мягкой укоризной и покачал головой. — Не старичок, а сухая солома. Ну что бы помолчать, когда помоложе его люди разговаривают! Не имеет папаша Сурин уважения к молодости.

— Оставь его! — громко сказал Седюк. — Прав твой старик, как свиньи живете!

Жуков повернулся, улыбка медленно сползла с его лица. Он постоял, не отвечая, словно раздумывая, потом уселся на свое место у стола.

— Хаять всякий может, а помочь никто не поможет, — проговорил он. — Тебе легко, начальник, ругать за грязь, в твою комнату уборщица три раза на день бегает. А я свои проценты не языком, а руками вырабатываю, мне нет интересу после работы помои выносить и метлой размахиваться. В дежурные не пойду. И другим не дам особенно раскидываться, это верно. Мне со смены отдохнуть надо, пусть это все понимают. Выпьем, начальник! — предложил он, поднимая кружку со спиртом.

— Чистый спирт будешь пить? — спросил Седюк, с интересом наблюдая за Жуковым.

— Только чистый! Не так горчит в горле и в голову меньше бросается. Так выпьем, что ли?

— Выпьем, конечно. Только что же, мы втроем пить будем? А как остальные? Или их ты не приглашаешь? Вроде бы и неудобно так пить.

Жуков нехотя поставил кружку и обвел глазами комнату. На скамье и на койках сидело человек восемь, и все, кроме Сурина, с живейшим интересом следили, как гость и пригласившие его Козюрин и Жуков готовятся выпить. Та же кривая, уродливая улыбка обрисовалась на губах Жукова.

— Эй, приятели! — сказал он негромко. — Всех, которые хорошие, милости прошу к нашему каменному шалашу. А которые за себя знают, что черти не нашего бога, тех покорнейше прошу не мешать нашему параду.

Похоже, своеобразная формула приглашения к столу была уже известна жильцам комнаты. Три человека, в том числе Редько и Паша, торопливо уселись за стол, Сурин и его сосед, некрасивый юноша, стали раздеваться и укладываться спать, а остальные один за другим вышли, накинув на себя полушубки.

— Видишь, начальник, не все принимают запах спирта, — заметил Жуков. — Многие бегут, а которые в дремоту впадают. Ничего с такими не выходит.

— Будто уж ничего не выходит? — Седюк улыбнулся. — Просто приглашаешь не очень любезно и обходительно. Вот я приглашу, может, меня послушают — Он встал и подошел к Сурину, — Товарищ Сурин, вы не откажите в любезности, выпьем за успех войны.

Он говорил тихо, наклонившись к старику. Сурин отрицательно покачал головой.

— Не пьете? — удивился Седюк.

— Почему не пью? Пью, как все люди. А не со всеми пью. — Сурин говорил еще тише, чем Седюк, видимо, чтобы Жуков, сидевший в грозном молчании у стола и явно прислушивавшийся к их разговору, ничего не услышал. — Вы человек здесь новый, первый раз у нас, вам извинительно. А я, простите за выражение, с такими, как этот Жуков, не только пить, а в некотором месте рядом сесть не сяду. В другой раз как-нибудь, а сейчас нет.

— Не вышел домовой из своей домовины? — насмешливо спросил Жуков, когда Седюк возвратился к столу. — Напрасная затея. У папаши от честного хмеля душу воротит. Ну, все в сборе, посты на дозоре, разбойники во мгле, вино на столе. Будем здоровы!

— За победу! — провозгласил Седюк, выпивая разведенный водой спирт.

— За победу! — крикнул Козюрин и стукнул об стол опустевшей кружкой.

Седюк не пил водки давно, чуть ли не с начала войны. Выпитый спирт наполнил его теплом и затуманил голову. На минуту все как-то странно отдалилось от него, предметы и люди словно отошли в сторону, уменьшились, стали расплываться. Стараясь не показать, что опьянел, Седюк зачерпнул большой ложкой холодного мяса с горохом. Прошло несколько минут, пока вещи постепенно возвратились на свои места, обрели обычные размеры и форму.

— Ешьте, братцы, свинину с горохом! — угощал Жуков. — Конечно, лучше бы картошечки печеной, да ничего не поделаешь, время военное, трудности.

— Везде трудности, Афанасий Петрович, — хихикая сказал захмелевший Редько. — До войны трудности от строительства, на материке трудности от войны, здесь трудности от зимы, а на том свете какие трудности повстречаются? Наверное, от нехватки уголька чертячьего?