Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Мы знаем, кого это тревожит... Господа рачкевичи и квапинские попросту заболели Львовом. Они заболели настолько безнадежно, что охотно продали б за этот Львов Варшаву, Катовицы и польское море.

И они продают: к счастью, безуспешно. Варшавская затея генерала Бора [15] Бор — Бур-Комаровский. Когда войска Советской Армии, раз­бивая гитлеровские орды, вступили на польскую землю, эмигрантское польское правительство в Лондоне, по указаниям американско-английских империалистов, решило поднять восстание в Варшаве, захватить в столице Польши власть и этим самым помешать продвижению со­ветских войск на Берлин и поднять гражданскую войну в стране. I сен­тября 1944 года польской фашистской клике во главе с Бур-Комаровским удалось поднять в Варшаве восстание против гитлеровцев, втянув в эту кровавую провокацию обманутые массы трудящихся. Ор­ганизаторы восстания ввели варшавян в заблуждение, заявив, что эти действия якобы согласованы с планами командования Советской Армии. Спровоцированное польскими фашистами восстание было жестоко подавлено гитлеровскими войсками. , увенчанная добровольной капитуляцией, свиде­тельствует об этом даже слишком убедительно.

А впрочем, откуда взялась эта их запоздалая «любовь»?

Не из любви к отечеству, ибо ее, как известно, могут испы­тывать только честные души, а из любви к самим себе.

Ведь только из любви к самим себе хотели бы господа магна­ты и их клевреты сделать из Польши нечто наподобие бывших Балкан, где Потоцкие ирадзивиллы чувствовали бы себя действи­тельно как у себя дома, где бы они чувствовали себя такими же беззаботными и счастливыми, как их позорной памяти прадеды из Торговицы, продавшие Польшу за украинскую пшеницу...

Они еще и сегодня бормочут зловеще: «От моря до моря». О двух морях бормочут люди, которые одного, польского, не суме­ли защитить.

Мы дадим им достойный ответ: ведь мы построим от моря до моря не смехотворный «санитарный кордон», а нерушимую стену вечной дружбы народа польского и народов советских.

Польскому народу есть чем гордиться. История его борьбы за свободу и независимость — это не только история его страда­ний, но и его славы. Поэтому мы склоняем головы перед тенью Костюшко, поэтому мы снимаем шапки перед знаменами солдат его дивизии.

Если сегодня, в дни, которые решают, может быть, судьбу столетий, вместе с нами идут и поляки, идут за правду, за это неопровержимое свидетельство того, что будущее — славное и гордое — будет действительно нашим и их будущим, как наша свобода становится их свободой; значит, судьба их грядущих поколений не будет судьбой их отцов, судьбой — говоря словами польского поэта — «знамен, разрываемых бурей», а будет тем, что мы называем простым и великим человеческим счастьем.

1945

Если вы помните Вену времен республики, вы будете подавлены, увидев этот «второй Париж». Дело не в разрушениях. Семь лет немецкой оккупации превратили этот роскошный город, куда съезжались туристы со всего света, в глухую, заброшенную про­винцию. Бывший торговый богатый район Вены — Леопольдгарт — напоминает город мертвецов из оперы Корнгольда. До­ма на центральных улицах почернели от пыли и дыма. Исчезла сверкающая чистота, характерная когда-то для каждого уголка столицы Австрии. Скверы и парки запущены, захламлены. Венцы забыли уже, как выглядят розы на клумбах перед ратушей.

За все время своего хозяйничанья в Вене гитлеровцы не смог­ли построить ни одного жилого дома. Нет, простите, они воздвигли кое-что. Это «кое-что»... бараки. Венцы не помнят, чтобы когда-нибудь в истории Австрии окраины Вены были так густо усеяны бараками, как это было во время немецкой оккупации.

А впрочем, не только венцы. Почти вся Европа от Майданека до Бухенвальда усеяна сегодня отвратительными бараками, этим единственным плодом гитлеровского строительного и архитектур­ного «творчества».

Правда, Бальдур фон-Ширах восстановил не так давно по­золоту на шлеме Афины, которая стоит перед зданием австрий­ского парламента. Однако эта фамильярность по отношению к богине государственной мудрости не просветила разума гитле­ровского наместника, и он до конца остался верным фюреру. Тем­пераментные венцы отблагодарили его за это пятью пулями в живот.

Молодых людей призывного возраста вы немного увидите в Вене. Они либо в земле, либо в плену. Те, которых вы встречаете на улицах,— в большинстве инвалиды, безрукие, безногие.

Наконец, голод. Худший, нежели был в 1917—1920 годах. Ни­когда туберкулез и дистрофия не косили венцев так, как в послед­ние два-три года. Несмотря на то, что Австрия стала составной частью райха, гитлеровский министр продовольствия кормил австрийцев так, как злая мачеха кормит пасынка.

Еще три месяца тому назад хлеб, обыкновенный хлеб, был для венцев недосягаемой мечтой. Сегодня этим продуктом обеспечено все население двух с половиной миллионного города. Это заслуга тех, кто принес Австрии свободу, а ее народу право на националь­ное достоинство.

Было бы преувеличением сказать, что немецкие фашисты не­навидели австрийцев. Нет, они их просто презирали. «Австрий­ская неаккуратность», «австрийские недотепы», «лодыри»— вот эпитеты, которыми забросал типичный пруссак типичного ав­стрийца. Это очевидный поклеп, который возникал потому, что — кроме языка — между австрийцем и пруссаком нет ничего обще­го. Каждый австриец помнит неисчислимые войны с Пруссией за Силезию. Для него дух прусской казармы — чужой и постылый, он не переносит прусскую военщину и прусскую дисциплину.

В то время как пруссаки строили все новые и новые казармы, венцы увлекались новым прекрасным дворцом. В то время как пруссаки сочиняли все новые и новые военные марши, венцы объявляли конкурс на лучшую песню о придунайских девушках и венском вине.

Венец любит свой город, но еще больше, чем нынешний город, венский обыватель любил «старую Вену», зажиточную, беззабот­ную, веселую, в которую плыли все богатства монархии: подоль­ская пшеница, мадьярское сало и вино, чешский сахар и пиво, польские сладости, боснийский виноград. Венгерские, польские, румынские помещики приезжали сюда проматывать свои имения, реками лилось вино, лучшие мастера музыки и танца развлекали феодалов. Постепенно Вена становилась Меккой не только для рабовладельцев, но и для всех, кто поклонялся музам, их слу­жителям и деньгам.

Такой стиль жизни не мог настроить венского обывателя во­инственно. Он охотно смотрел на военные парады и смену карау­ла во дворе Бурга, но сам неохотно брался за оружие, считая, что это опасное ремесло больше подходит украинским, польским, чешским и венгерским подданным его величества. Он с удоволь­ствием пел песни о храбрости венских «дойчмайстеров» и в то же время гордился тем, что офицеры этого полка напоминают скорее всего опереточных героев из Карлового театра, нежели защитни­ков империи.