Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Так украинская буржуазия и «социалисты» из ППС спасали каждый раз власть польской шляхты от революционного гнева трудящихся рабочих и крестьян. Однако революционный четверг 16 апреля 1936 года во Львове наглядно показал угнетенным трудящимся Западной Украины всю внутреннюю гнилость и дряхлость спесивого государства польской шляхты, которая удерживала власть только благодаря террору и полицейской палке. Революционные выступления весной 1936 года в целом ряде городов бывшей Польши, закончившиеся баррикадами на улицах Львова, показали трудящимся массам, что прогнившее государство польской шляхты держится на глиняных ногах и что оно при первом толчке рассыплется в прах. И это полностью подтвердилось в сентябре 1939 года.

1940

— Не горюй, Фрима, все еще будет хорошо!

Но Фрима не могла не горевать: такова уж была ее натура. От горестей она даже забыла посуду вымыть, и весь день у нее невыносимо болела голова.

Когда Герцель Шехтер возвращался вечером домой, его жена и сынишка уже спали. Увидев плотно закрытые окна, он еще раз тщательно проверял в передней замок своей собственной кон­струкции. Хоть он ступал на цыпочках, но шаги его будили Фриму. В ее полных слез глазах стоял немой вопрос.

— Не горюй, Фрима,— повторял он свою песенку.— Не на­шел сегодня — ну, ничего — найду завтра. Сегодняшним днем история моей жизни не кончается.

А потом спрашивал:

— Опять кто-нибудь в кухне ночует?

— У-гу. Возьми там хлеб и огурцы, только смотри не раз­буди его! Три ночи не спал бедняга.

Герцель выходил на кухню, шарил по горшкам, и, когда со­ брался было уже уходить, из-под перины вынырнула голова под­польщика вся в перьях.

— Хотите поесть, неизвестный товарищ? Чем хата богата...

— Спасибо, я поужинал,— ответил, зевая во весь рот, под­польщик.

Тогда хозяин квартиры усаживался на краю кровати, жевал огурец и спрашивал гостя — тридцать пятого из тех, что он скрывал у себя,— скоро ли будет революция? На это получал ответ, что все зависит от объективных условий. Потом Герцель возвращался в комнату, доставал из-за шкафа большой рулон бумаги, высыпал из кармана на стол остатки табака и принимал­ся за работу.

Только теперь, когда все кругом спало, душа мечтателя расправляла паруса. Из линий, которые осторожно и вдумчиво выводила на бумаге рука Герцеля, постепенно вырастали самые новейшие дирижабли, самолеты, танки конструкции Герцеля. Ему резало глаза, голову клонило ко сну, но Герцель не сдавался. С упорством фанатика он воплощал в форму идеи, рожденные в его неутомимом мозгу бессонными ночами... Когда начинало све­тать, Герцель рисовал на готовом проекте маленькую пятиуголь­ную звезду, старательно обвязывал рулон шнурком, прятал его за шкаф, а потом засыпал коротким и тревожным сном.

У Герцеля была еще одна слабость — сын. Получив, наконец, место помощника бухгалтера на каком-то маленьком предприя­тии, он прежде всего подумал о своем сыне, которого неизвестно почему все называли Иеронимом. Иерониму было одиннадцать лет, и наступило время отдавать его в гимназию. Кроме того, он очень любил музыку.

— Завтра куплю тебе скрипку, а через неделю запишу в гимназию,— сказал Герцель сыну.— Дешевенькая это будет скрипка, и я не знаю, не рассыплется ли она совсем через месяц- два, как не знаю, не выгонят ли и тебя к тому времени из гим­назии за невзнос платы за правоучение. Да чего нам горевать о том, что будет через два месяца?

На другой день вечером Иероним уже водил смычком по стру­нам. А когда на городском валу покрылись золотом каштаны, Герцель, прогуливаясь с сыном по рынку, остановился перед одним старым домом и, указывая пальцем на венецианского льва, который застыл с книгой в лапе над воротами, сказал:

— Прочти, Иероним, что в этой львиной книге написано!

— Паке тиби, Марце, евангелиста меус. Диксит тысяча шестьсот [12] Мир тебе, святой Марк, евангелист. Сооружено в 1600 году. ,— прочитал бойко мальчик.

Но Герцелю хотелось, чтобы и прохожие знали, как прекрасно читает его сын по-латыни.

— Я не слышу, повтори еще раз погромче!

Иероним повторил второй раз и третий.

— Прекрасно, так прекрасно, что не может быть лучше,— воскликнул с удовольствием Герцель.— Куплю тебе за это шо­коладку.

Но в дверях магазина он вспомнил, что карманы его пусты.

— Нет, не куплю тебе шоколадки,— сказал флегматично.— Шоколад засоряет детям желудок.

Проходили недели, месяцы и с каждым днем в жизни Герцеля было все меньше и меньше таких картин семейного счастья. Фрима все больше горевала, а когда предприятие, где работал Герцель, обанкротилось и Иероним перестал учиться в гимназии, она расхворалась не на шутку.

— Я умираю...— шептала она.— Кто теперь вам, несчаст­ным, будет варить пищу?

Иероним захлипал, а Герцель твердо сказал:

— Ты не умрешь, Фрима, не стоит еще умирать, чует мое сердце, что скоро будет большая перемена.

— Ой, Герцелик, если бы сердце твое было здоровым! Ты уже не раз был плохим пророком...

Однако теперь Герцель оказался хорошим пророком... 22 сен­тября 1939 года он пришел в подвал, где пряталась от бомб его жена, не совсем еще окрепшая после болезни, и торжественно сказал:

— Поднимайся, жена, и иди за мной!

До позднего вечера стояла чета Шехтеров на улице, и Гер­цель глазом знатока осматривал мощные танки, бронемашины, орудия.

Как только газеты сообщили, что почта снова приступила к работе, Герцель запаковал свои проекты и послал прямо в Мос­кву. Ответ пришел, когда Герцель уже работал в «Химпроме».

«Мы обстоятельно изучили ваши интересные, глубоко про­думанные проекты. Сообщаем, что предложенные вами усовер­шенствования уже ранее применены в нашей промышленности. Советуем вам работать и дальше и вместе с тем повышать свою квалификацию, это даст вам возможность достичь больших успехов на благо нашей социалистической Родины».

Когда это письмо прочитала Фрима, она коротко сказала:

— Я хочу, Герцель, чтобы ты был инженером. Запишу тебя в институт.

И записала Герцеля в институт. Ежедневно она дает своим «мальчикам» по большому куску хлеба с маслом и ведет их в школу. Сына — ближе, а мужа — немного подальше. Правда, Герцель чувствует, что от работы на предприятии и в инсти­туте у него иногда голова идет кругом, но это ему нисколько не мешает сидеть по ночам над проектами.

В одну из таких ночей он разбудил Фриму.

— Ты знаешь, что такое анилиновые краски?— спросил.

— Знаю, Герцель, как знаю и то, что от твоего вопроса у меня завтра весь день будет болеть голова.

— А вот и не будет! Отныне, Фрима, анилиновая краска не будет больше вредна человеческому здоровью.

Фрима быстро захлопала ресницами. Она начинала пони­мать.