Юрий Домбровский - Рождение мыши

— Нет, нет, не виню! — повторил Николай и быстро опорожнил стакан. — Плохая твоя водка, Сергей! Не берет что-то! Когда это вышло, Сергей?

— Ее сыну уже четыре года, — ответил Сергей и умоляюще поглядел на Николая. — Коля, милый, не надо об этом, ладно? Завтра решим все! А сейчас выпьем. Садись, Леночка! Ну-ка налей мне, Николай!

— Нет, не берет меня твоя водка! — сказал Николай, отставил бутылку и встал.

Николай лежал не диване и разговаривал с Сергеем. Сергей ходил по комнате, думал о своем и отвечал что-то невпопад, так что наконец Николай спросил:

— Да ты меня слушаешь или нет?

— Да, да, — поспешно ответил Сергей и остановился перед ним. — И больше ты ни этого попа, ни Жослена не видел?

— Во-первых, он не поп, а профессор теологии, — солидно поправил Николай.

— Действительно разница!

— Во-первых, это таки некоторая разница, во-вторых, он сейчас уже и не теолог. Из университета его исключило еще лавалевское правительство, а потом пошли нелады по духовной линии, где он сейчас, не знаю.

— Ну, это я узнаю тебе точно.

— Спасибо. Что же касается Жослена, то тут я просто ничего не понимаю. Ты помнишь его по Москве? Ну и вот! И как ты хочешь, я ему верю, так или иначе, записку он переправил бы, — Николай вскочил с дивана. — Нет, она получила эту записку! Она получила ее.

— И ото всех скрыла? Этого не может быть, Николай, — покачал головой Сергей. — Мне-то она все говорила.

— Ах, все? — поглядел на него Николай. — Ну, я же тебе говорил: она раз десять к тебе сбегала, прежде чем…

— Вот тут ты не прав, об археологе я ничего не знал. То есть, я знал, но тогда уже было поздно.

— А что такое в этих делах — поздно? — спросил Николай, подумав.

— Ну, это уж лишний вопрос, — поморщился Сергей, его мучили все эти разговоры. — Нет, я не про какую-нибудь ерунду говорю. Беда в том, что у нее появилось к нему настоящее чувство. Когда она мне рассказала о том, что с ней случилось летом, я только сказал: «Молчите и не трепитесь — ничего этого не было» — и тоже подумал: ну, мало ли что! А через несколько дней она уехала к нему. Ну, поздно это или нет? — Николай молчал. — Может быть, об этом не стоит?

— Да, пожалуй, что и не стоит, — согласился Николай. — Но говори, говори — как это вышло? Просто привела его к себе — и все?

Сергей подумал.

— Да нет, не привела. Вообще как-то странно получилось. Я до сих пор толком не разберусь. За несколько дней до этого был у нас тот самый разговор, и она сказала: «Никогда, никогда, ни при каких обстоятельствах» — и так сказала, что я полностью поверил, а через три дня уехала на гастроли и очутилась совсем в другом конце, в степи, в палатке у него.

— Он что же, геолог?

— Археолог он! Ну, я как раз был тоже там, и вдруг меня будит фотограф и говорит: «Слушайте, Нина Николаевна в соседней палатке». А через десять минут входит она, вся красная. «Сережа, я сошла с ума». Ну что бы я ей мог?.. Ну, что бы ты сказал?

— Да, нечего сказать!.. Сергей, сейчас регланы уже не в моде? Я что-то сегодня ходил, специально смотрел — ни одного не заметил.

— Вообще, — подумав, ответил Сергей, — тебе надо будет купить в универмаге обыкновенное демисезонное пальто с круглыми черными пуговицами.

— Да, да, — подтвердил Николай, — я тоже думаю: с круглыми черными. Так вот, значит, как было!

— Я еще, по правде, и тогда не думал, что дело кончено, но… — Он поискал слов. — Дело таки было кончено, и я увидел это на следующий день, когда они оба пришли ко мне.

— И потом ты был на свадьбе?

— Был!

Помолчали. Вдруг Николай хмыкнул и покачал головой.

— Что ты?

— А интересно бы на них посмотреть. Он, наверное, сияет, как самовар? Он красивый?

— Нет. Высокий, худой, волосатый, неуклюжий.

— И зовет она его?..

— Григорием.

— Ну, кто ж зовет так мужа? Гришенька!

Сергей хмуро молчал.

— Гришунчик, Гришок, Гри-Гри!

— Оставь! — резко оборвал Сергей. — Вот сидишь и нарочно!.. Сам себя расковыриваешь, зачем тебе это? Больно? Знаю, что больно! Так поплачь! Вот она плакала о тебе, не стесняясь, но иголочки себе — вот эти подлые иголочки под ногти не загоняла.

Николай молчал.

— Ты хочешь знать, любит ли она его? Да, она его любит! Больше или меньше, чем тебя? Не знаю, но думаю, что, наверное, много, много меньше. Тебя она любила с мучением, с болью, хорошо знала, что ты за птица, но расстаться не могла, любила. Про этого она знает, что он хороший, но любит меньше. Так мне кажется, а там не знаю. Уйдет от него? Нет, не уйдет! У нее же ребенок! Мучиться будет, может быть, бегать к тебе, но уйти от него — нет! — Он помолчал, посмотрел на Николая. — А кстати сказать, вот это « бегать к тебе », как — это устроило бы тебя?

— Дурацкий вопрос, Сережа. — Николай вздохнул. — Нет, мучить ее я не стану.

— Так вот это и главное! — подхватил Сергей и схватил Николая за руку. — Не мучь ты ее — не надо! Ну что тут поделать? Ну что? — Он развел руками. — Ну так сложилось! Судьба, война, безвестность, ну что ты?.. Ну что ты тут будешь?! — Он положил ему руку на плечо. — Крепиться надо, старик, ты ведь и сам кое в чем виноват, правда? Виноват же — ну вот и все! — Николай молчал и смотрел на крышку стола.

— Ты знаешь, Сережа, — сказал Николай серьезно, — ты говоришь: поплачь! Нет, не доходит до меня эта боль — вот в чем весь этот ужас — я тут, а она там, и нам нет пути друг к другу. Ты говоришь: поплачь — а если слез нет?

— А как ты там? — заикнулся Сергей.

— Там я плакал — о! Там я так потихоньку плакал, что проснусь — и подушка мокрая. Все время о ней думал. Вспоминал все, все позволенное и непозволенное, это меня и спасло. Вот Данте писал: «Нет муки горшей, чем в дни печали вспоминать о счастье». Чепуха это! Ерунда. Если бы у меня не было этого, я…

На столе зазвонил телефон, и Николай сорвал трубку.

— Да! — крикнул он и послушал. — Да! Дома! Сейчас передаю, — он протянул трубку Сергею.

— Тебя.

— А ты куда?

— Это Нина, — ответил он с порога, — я никуда, я тут. — И ушел.

— Здравствуйте, Сережа!

— Здравствуйте, Нина!

Голос у Нины подрагивает.

— Сережа, я хотела бы вас видеть, но у меня такое кислое настроение, что я боюсь показываться людям.

— Отчего же, Ниночка, оно у вас кислое? — голос у Сергея усиленно ровный — ведь там, за дверью стоит Николай, слушает все. — Отчего оно такое кислое, Ниночка?

— И вообще кислое, а кроме того, произошел один непонятный и даже страшный разговор.

— О-о! Даже страшный?

— Даже страшный! Меня спрашивали о Николае.

— Ниночка, одну минутку, — Сергей подходит, открывает дверь: там никого нет — ушел. — Да, я слушаю, Ниночка, спрашивали о Николае! Кто и при каких обстоятельствах спрашивал?