Виталий Закруткин - Сотворение мира

— Балуют у вас ребята в деревне, и никто за ними не смотрит, они тащат из дома что под руку попадет. Я вот сегодня отнял у одного мальчишки лампадную цепочку, надо бы вернуть ее хозяйке, да не знаю, чья это цепочка, кому отдать…

Он небрежно швырял цепочку на стол, посвистывал, а сам, выжидая, зорко следил за посетительницей: что она скажет? Бабки помалкивали, равнодушно жевали губами или роняли односложно:

— Кто ее знает, чья она…

— У нас вроде и нет таких лампадок…

— Может, и есть у кого, да разве ж упомнишь…

Только живая, толстенькая, как бочка, бабка Сусачиха, потянув к себе цепочку, несколько секунд смотрела на нее и сказала нерешительно:

— Это, сдается мне, из барской кухни лампадочка. У себя баре лампады не держали, они из немцев были, а в людской кухне висела такая лампада перед образом Пантелеймона-целителя…

— А кто ж мог взять из барской кухни лампаду? — насторожился Зарудный.

— Да там, сынок, каждый брал чего хотел, — засмеялась Сусачиха, — кто сковородку, кто мясорубку, а кто, может, и лампадочку прихватил. Это ж давненько было, годов семь или восемь…

Так из рук Зарудного ускользнула единственная нить. Но он не падал духом и осторожно продолжал неутомимые поиски. Однако Долотову он все же признался:

— Черт его знает, может, ничего и не добьюсь. Разве ж эта паршивая цепочка доказательство?

По приказу Долотова Илья Длугач вновь созвал общий сход, и председатель уездного исполкома выступил с предложением немедленно восстановить и расширить разрушенную минувшей весной плотину. Казалось бы, огнищанам ничего не стоило нарубить в Казенном лесу хвороста и привезти сотню подвод земли и навоза. Но кто-то — неизвестно кто — перед сходом успел шепнуть мужикам, что землю вокруг пруда хотят отдать городским рабочим для поливных огородов. По деревне сразу пополз слушок: «Как мы только пруд восстановим, так нашу землю для пролетариата отберут».

На сходе огнищане угрюмо молчали. После Долотова выступили только Длугач, Микола Комлев, дед Силыч и Дмитрий Данилович Ставров. Если Силыч упирал на отсутствие водопоя, то Ставров говорил о поливных огородах, о возможности сажать капусту, огурцы, помидоры.

— А кто ж на этих самых огородах будет хозяйствовать? — раздался хриплый голос Кузьмы Полещука. — Наши местные граждане или же какие приезжие дяди?

— Конечно, местные, а то кто же? — удивился Долотов. — Государство выделило норму вашему земельному обществу, значит, и хозяйничать вы будете.

— А у нас тут иной разговор идет, — уставясь в пол, сказал Полещук. — Вроде вы, это самое, желаете поливные участки рабочему пролетариату отдать, а деревню нашу оставить без огородов.

Долотов нахмурился:

— Кто это такую чушь распространяет?

— Люди говорят, — уклончиво ответил Полещук.

Вслед за ним поднялся лесник Букреев. Он долго мял в руках шапку и говорил тягуче и непонятно:

— Ежели, скажем, пруд, то он должен быть общий… а то один край деревни с водою, а другой — без воды, потому что избы наши не кругом пруда спланованы. Оно и выходит — кому капуста, а кому мозоли.

— Правильно! — загудели мужики.

— Нехай те плотину делают, кто обочь пруда живет!

— Кто поливает, тот пущай и работает! А нашему краю пруд ни к чему!

— На беса он нужен!

Мужики галдели, переругивались, потихоньку дымили цигарками, смотрели на Долотова с холодным отчуждением, уклонялись от разговора. Сколько ни объяснял Долотов значение хорошего водопоя и пользу поливных земель, сход отвечал невнятным жужжанием, ропотом и равнодушным позевыванием. Вопрос явно проваливался.

— Чертовы долдоны! — яростно шептал Илья Длугач. — Чурбаки! Им бы только на печи лежать да спины греть…

Но вот попросил слова Тимоха Шелюгин. Встал, как всегда, аккуратный, причесанный, в черном пиджаке, под которым белела праздничная, чисто выстиранная сорочка, и заговорил высоким, приятным тенорком:

— Мне даже совестно слухать то, что тут граждане доказывают. Пруд этот еще при царском режиме всех огнищанских мужиков поил да кормил, §го наши деды и прадеды установили. Нам без пруда — как без рук, и, конечное дело, надо его восстановить. А что до поливной земли, то ее можно поделить на всех одинаковыми долями или же по едокам.

Сидевший возле окна Андрей внимательно слушал Шелюгина. Тимоха нравился ему своей незлобивостью, трудолюбием, умением хозяйничать. «Жалко, что такой человек в кулаках оказался, — подумал Андрей. — Он ведь не сволочь, ей-богу, не сволочь…»

Заметно было, что все, слушая Шелюгина, притихли. И даже Григорий Кирьякович Долотов спросил, наклонившись к Длугачу:

— Кто это такой? Толковый мужик!

— Кулак огнищанский Тимофей Шелюгин, — буркнул Длугач, — тот самый, которого четыре года назад за поджог скирды арестовывали. Вы должны его помнить. Он-то, конечно, толковый хозяин, добрый, а только его толковость как у навозного жука — все в свою хату тащить. И народ его все равно не послушает, вот поглядите…

Однако Длугач ошибся. После речи Шелюгина настроение мужиков изменилось. Они повздыхали и в конце концов решили плотину для пруда построить.

— Вот и давно бы так! — заключил Долотов. — А то слушаете всяких дураков да провокаторов…

Ночевал Долотов в семье Ставровых. Он осмотрел амбулаторию, пообещал выделить деньги на ее ремонт и спросил у Дмитрия Даниловича:

— Не смог бы ваш сын подкинуть меня утром до Мертвого Лога? Наши исполкомовские кони ушли в Пустополье, а мне надо ехать.

Дмитрий Данилович, обычно жалевший лошадей, легко согласился: как-никак подводу просил председатель уездного исполкома.

— Пожалуйста, — сказал он Долотову. — Дорога плохая, но лошади у меня сытые, выносливые, за полчаса домчат.

Выехали на восходе солнца. Был ранний час, слабый заморозок еще держался на полях, тонкий ледок похрустывал под тележными колесами. По низинам, по неприметным западинам пестро пятнились желтые от глинистых натеков кулиги последнего снега. Косой луч солнца уже выхватил из дымчатой голубизны голые верхушки дальних тополей, и молодые ветви их светились.

— А кони у вас добрые, — сказал Долотов, любуясь кобылицами. — Таких и на выставку не стыдно послать.

— Сами растили, — не без гордости ответил Андрей. — Они обе полукровки, от племенных жеребцов.

Кобылицы бежали ровной, броской рысью, помахивая коротко подвязанными хвостами и разбрызгивая чуть затянутую ледяной коркой талую воду.

— Ну а ты, избач Ставров, думаешь ехать учиться или нет? — Долотов скосил глаза на Андрея.

Андрей слегка шевельнул вожжами:

— Думаю, Григорий Кирьякович. Летом приедут братья и сестры, они помогут старикам, а осенью я уеду поступать в техникум.