Виталий Закруткин - Сотворение мира

Потупив голову, кудрявый добавил:

— Потом меня изловили и за дезертирство расстреляли, только недостреляли — в четырех местах пулями тело пробили, накрыли палым листом и ушли… Вот с той ночи я и оставил свое имя, стал называть себя божьим человеком и пошел в странствие. Так вот и живу.

Андрей слушал кудрявого Пояркова, широко раскрыв глаза. Жизнь этого словоохотливого человека походила на сказку. И хотя волосы его были нечесаны, а под ногтями кинутых на колени рук чернела грязь, Андрею казалось, что на табурете сидит живой герой какой-то захватывающей книги, человек, не похожий на других.

— Чем же вы кормитесь в ваших странствиях? — спросил Андрей. — Где добываете одежду, обувь? Милостыню просите или как?

— Бывает, и милостыню просим, мир не без добрых людей, — охотно, даже весело объяснил Поярков. — Зачем же стыдиться подаяния, если оно дается от чистого сердца? Главное же — руки. Руки меня питают, молодой человек. Земля большая, градов и весей на ней неисчислимо много, идешь по земле, песней с богом беседуешь, красотой и щедротами земными любуешься. А зайдешь в село или в деревню какую, отыщешь калеку немощного, вдовицу, старика, одному огород польешь, другому в поле поможешь, третьему по дому чего-нибудь сделаешь — люди и накормят тебя, и напоят, и спать уложат.

— Какие же вы песни поете? — спросил Долотов. — Небось песни ваши против Советской власти направлены? А?

Кудрявый Поярков посмотрел на Григория Кирьяковича с обидой.

— Зачем же обязательно против Советской власти? Власть сама по себе, а мы сами по себе. Она нам не мешает, а мы ей тем более. Песни же у нас духовные, о странничестве, о покаянии. Впрочем, если желаете послушать, мы с товарищем можем заполнить вам песню.

Он слегка повернул голову к рыжебородому и вдруг затянул чистым, высоким тенором:

Не поднимаясь с пола, рыжебородый подтянул хриплым, рыкающим басом:

Песня была протяжная, монотонная, унылая, как дорога в степи. Не очень сильный, но высокий, приятный голос кудрявого звенел неподдельной тоской, точно рвался ввысь, к выдуманному певцами «горню граду», а рыжебородый гудел, стращая мрачной угрозой:

Закончив песню, Федосей Поярков тряхнул волосами и сказал смущенно:

— Вот вы изволили убедиться, что нами поются свои страннические песни, которые никому вреда не приносят.

Григорий Кирьякович поднялся с табурета, секунду молчал, раздумывая, потом спросил неожиданно:

— А какие у вас есть документы? Паспорта или удостоверения?

Поярков тоже поднялся, по-солдатски вытянул руки.

— Извините, не знаю вашего звания и должности, но обязан разъяснить, что в религиозной секте странников не положено иметь никаких бумаг с печатью властей. Поскольку странствующий отрекается от имени и принимает название «божий человек», он отсылает свой паспорт туда, где был прописан.

— А как же так без документов? — Долотов нахмурился. — Эго не годится.

— Есть у нас бумага без печати, — нерешительно протянул кудрявый, — однако вам она ничего не скажет.

Пошарив в боковом кармане пиджака, он вынул сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и протянул Долотову. На бумаге красовался нарисованный лиловым карандашом крест. На кресте и по бокам его были написаны отдельные слова, из которых складывалась фраза: «Сей паспорт духовный по точкам чти тихо: царь царем».

На обратной стороне листа было написано четким писарским почерком: «Господь, спаситель мой! Кого убоюся? Отпустил мя, раба своего, великий владыка града горнего, чтобы не задержали бесы нигде. А кто странного приять будет бояться, тот и с господом Христом не хочет знаться. Кто же странного обидит и прогонит, тот себя с антихристом в геенну готовит. Аминь. Аминь. Аминь…»

— И у вас такой же, с позволения сказать, паспорт? — спросил Долотов у рыжебородого.

— Так точно, — прогудел тот. — Они у нас все на один манер…

Все время молчавший хозяин хаты, старый Конон Смурыгин, огладил густую бороду и проговорил, строго глядя на Долотова:

— Зря вы обижаете их, товарищ начальник. Люди они смирные, уважливые, работящие. Зиму вот у нас в деревне прозимовали, никто от них слова дурного не слышал. Обратно же, и против Советской власти ничего неподобного они не говорили, только богу молились да трудом своим народу помогали.

— Но в опоньскую землю переселяться звали? А что это за опоньская земля? Япония, что ли?

— Звать-то звали, — проговорил Конон, — а только они разъяснение честь по чести сделали: что опоньская земля, мол, у нас в России находится и что Советская власть даже ссуды выдает тем людям, которые пожелают туда переселиться. У нас же в деревне, как вам известно, земельки не хватает, да и та, какая есть, почти что неродящая. Вот мы и надумали переселиться на Восток Дальний, к губе океана-моря, там, сказывают, и земли, и лесу, и рыбы, и зверя всякого на тыщу годов хватит. А божьи странники эти за проводников согласились быть, потому, значит, они в тех краях бывали…

— Ладно, — сказал Долотов, — о вашем переселении на Дальний Восток мы еще побеседуем. Может, год-другой вам потерпеть придется, а потом мы тут такое сельское хозяйство развернем, что вас отсюда калачом не выманишь. Так что вы лучше не торопитесь. Я к вам пришлю товарищей из волости, они объяснят, что и как.

Нахлобучив шапку, Григорий Кирьякович постоял у порога, тронул за плечо кудрявого:

— А вас, божьи странники, я попрошу сходить в Огнищанку, к председателю сельсовета, зарегистрироваться и рассказать ему, кто вы, откуда, сколько времени тут пробудете.

— Как весна установится, потеплеет, так мы и тронемся дальше, — сказал Федосей Поярков. — А по распутице ходить — только бога гневить.

— И потом, опоньскую землю оставьте в покое, у нас а своей земли хватит.

— Это правильно, — согласился рыжебородый. — Куда уж лучше православная русская земля!

— То-то! — ухмыльнулся Долотов. — Ну, бывайте здоровы!

На обратном пути он больше молчал, думал о чем-то, рассеянна посматривал по сторонам. А на повороте дороги, когда Андрей затягивал сползающую постромку, остановил лошадей и, закуривая, сказал серьезно:

— Видал, избач Ставров, каковы экземпляры? И заметь — их еще немало на Руси, хотя мы в этом году десятую годовщину Советской власти будем праздновать. Мы, видишь ли, заводы строим, школы, мужиков кооперируем, а тысячи людей бродят по стране: одни по темноте своей, другие от прошлого убегают, прячутся, третьи чего-то лучшего ищут. Вот и представь: сколько тут надо работать, чтобы мозги человеку просветлить и цель жизни ему показать!..