Виталий Закруткин - Сотворение мира

Они отыскали своих мулов, затянули отпущенные подпруги, выбрались из забитых толпами солдат кривых улиц и поехали на запад, держась железнодорожных путей. Справа и слева невзрачные, слитые с желтовато-сизым цветом холмов, замелькали глинобитные мазанки-фанзы. Вокруг не было видно ни деревца, ни кустика, и потому они казались унылыми гробницами давно заброшенных кладбищ. Изредка там, где холмы отодвигались к горизонту, голубыми полукружиями сверкали залитые полой водой рисовые поля, робко зеленели первые травы, а выкрашенные охрой фанзы были обнесены защитным валом и рвом.

То ли неуловимыми признаками ранней весны — влажным запахом ветра, синевой неба, желтыми крапинками цветов, которые доверчиво и нежно выткнулись на обочине дороги, — то ли вереницами летевших на север журавлей эта обширная незнакомая земля вокруг напомнила Александру его родную, далекую землю, и он, придержав мула, поехал сзади один, думая о том, как много у людей общего, одинаково радостного для всех, кто любит весну, мирный труд, отдых под вечереющим небом.

— Вон за холмом виден разъезд, — прервал размышления Александра подъехавший Чень Юхуа. — Надо торопиться, а то мы опоздаем…

На разъезде двумя шпалерами был выстроен почетный караул. У кирпичной водокачки стоял оркестр — одетые в солдатскую форму музыканты с гонгами, барабанами, семиструнными цинями, длинными, окрашенными в разные цвета сяо-ти. [6] Цинь — деревянная доска со струнами; сяо-ти — духовой инструмент, похожий на флейту. В большом желтом паланкине, установленном на краю невысокого перрона, восседал престарелый генерал Тан Шэнчжи. Чопорный, чисто выбритый, в синем сюртуке с позолоченными пуговицами и в черных лакированных туфлях, Тан сидел в кресле паланкина, опершись на трость, и, поминутно оправляя огромные, с дымчатыми стеклами очки, всматривался туда, где сходились сверкавшие под закатным солнцем рельсы.

Неподалеку от паланкина жались друг к другу одетые в мундиры и разноцветные халаты генералы. Они тихонько шушукались, смиренно шевелили пальцами сложенных на животе рук и старались держаться на почтительном расстоянии от угрюмого, нахохленного Тана. Только один из них, коренастый молодой человек с коротко подстриженными темными усами, расхаживал по перрону с независимым видом, улыбался и невозмутимо покуривал большую трубку, не обращая на Тана ни малейшего внимания.

— Кто это? — спросил Александр.

— Генерал Хэ Лун, — шепотом ответил Чень Юхуа, — храбрый, как сто дьяволов. Он уже давно тянется к коммунистам и собирается вступить в партию. За бесстрашие и за талант его любит вся армия.

Через несколько минут из-за холма показался поезд. Стоявшие на перроне зашевелились; важно помахивая тростью, вышел из паланкина генерал Тан Шэнчжи; генералы выстроились за его спиной, на их лицах застыла любезная улыбка; не спуская глаз с начальства, приготовились музыканты.

К перрону подошел поезд: паровоз и четыре вагона — один классный, три товарных. Встречающие двинулись к классному вагону. Заглушаемый барабанами, оркестр грянул бравурный марш. Из классного вагона, улыбаясь и раскланиваясь, вышел адъютант в защитном френче. Он приложил руку к козырьку, молча указал глазами на второй вагон-теплушку. Оттуда, по-медвежьи посапывая, кряхтя и вздыхая, вылез огромный толстяк в полинялой солдатской блузе, в стоптанных башмаках, с вещевым мешком за плечами.

Чень Юхуа подтолкнул Александра локтем:

— Генерал Фын Юйсян! Могу держать пари, что он сейчас выкинет какой-нибудь номер.

И действительно, командующий Народной армией генерал Фын Юйсян вдруг остановился, положил на землю вещевой мешок, уселся на него и, поглядывая на корректного, вежливого Тан Шэнчжи, стал хладнокровно перематывать обмотки. Генералы заулыбались. Между тем толстый Фын вытряхнул из башмаков песок, замотал обмотки, вытянулся во весь свой гигантский рост и проговорил, обращаясь к стоявшим на перроне:

— Вы хотели видеть Фын Юйсяна? Это я!

После такого представления Фын добродушно пожал руку немного шокированному Тан Шэнчжи, поклонился направо и налево, взгромоздился на подведенного бодигарами дюжего мула и спокойно поехал вдоль железнодорожного полотна.

Генерал Тан выслушал Александра, морщась и вздыхая, однако приказал адъютанту выдать советскому дипломатическому курьеру пропуск на проезд через зону действий западной колонны Национально-революционной армии.

Перед рассветом, простившись с Чень Юхуа, Александр выехал в Ухань, чтобы оттуда, минуя наиболее опасные фронтовые зоны, пробраться в Пекин. Соблюдая предосторожности, он на станциях по первому требованию предъявлял свой курьерский лист и густо исписанный иероглифами аршинный документ, выданный ему полгода назад китайским правительственным чиновником в Пекине. К удивлению Александра, этот документ сохранял силу во всех зонах и в конце концов благополучно довел его до Пекина.

В городке советского посольства, где поселился Александр, его ждала неожиданная радость: во-первых, он получил из Огнищанки письмо на десяти страницах — писала вся ставровская семья; во-вторых, письмо это ему передал Сергей Балашов. Родичи прислали это письмо в Наркоминдел с просьбой направить в адрес Александра Балашов рассказал о московских новостях и вручил записки с приветом от наркомиидельских товарищей.

Румяный подтянутый Балашов на этот раз изменил своей всегдашней сдержанности: прижав Александра в углу, он долго тискал его в объятиях, хлопал по спине и растроганно бормотал:

— Жив, черт ты этакий! Жив! А ведь у нас в комиссариате пронесся слух, что тебя ухлопали где-то под Ханьяном. Ну, думаем, пропал парень, накрылся! А ты, оказывается, вот он, ходишь как ни в чем не бывало!

Искренняя взволнованность Балашова передалась Александру. Обнявшись, они долго ходили по аллее посольского сада, закидывали друг друга вопросами и никак не могли наговориться. Развела их знакомая Александру по сибирскому экспрессу учительница Ульяна Ивановна.

— Хватит вам! — сказала она Балашову. — Дайте человеку прийти в себя и отдохнуть. Нельзя же так!

— Правда, правда! — спохватился Балашов. — Тебе давно пора прочитать письмо.

Письмо было обычное, так пишут близкие в пору долгой разлуки: брат Дмитрий сообщил о домашних делах и успехах ставровской семьи; Настасья Мартыновна — после смерти Марины она подобрела к Александру — просила беречь здоровье и соблюдать осторожность; Андрей писал о своей работе в огнищанской избе-читальне; Роман и Федя просили привезти из Китая хорошие акварельные краски; Каля и Тая — очевидно, в пику ребятам — заканчивали письмо словами: «Нам, дядя Саша, ничего не надо, просим только об одном: приезжайте скорее, мы по вас соскучились…»