Константин Волков - С тобой моя тревога

— Будьте тоже, — сказала Ольга, осторожно чокнулась с дедом.

Ей стало почему-то очень жалко этого старого человека, который видел самого Ленина, а сейчас оказался один-одинешенек в большой и чистой квартире и, похоже, рад каждому, кто забредет к нему на огонек, и вот рад даже ей… И еще ее тронуло, что впервые в жизни сидит она за красивым столом, уставленным всякой вкусной закуской, не в ресторане, а в квартире, сидит на среди воров, а с честными людьми. И тут ей стало жаль уж себя. Так жаль, что хоть разревись.

От грустных мыслей ее отвлек вопрос Андрея Михайловича:

— Как здоровье Найды? Лучше?

«Какая там еще Найда?» — подумала Ольга и настороженно взглянула на старика, потом на Василия. Василий положил вилку с наколотым грибом на тарелку.

— Плоха… Сдохнет, наверное. — И объяснил Ольге: — Собака у меня. Овчарка. Грузовик ее сбил. Ноги вроде зажили, встает, а есть — не ест… Жалко, хорошая собака…

— Бульон-то варишь ей? — продолжал старик.

— Варю… А что толку? Сам и съедаю… Сдохнет, наверное.

— А доктор что говорит, ветеринар?

— Укол, говорит… Чтобы не мучилась… Ну, давайте выпьем!

— Разлей, Вася! А я еще грибков принесу. — Андрей Михайлович поднялся, ушел на кухню.

Ольга привалилась грудью к столу, сплела пальцы на коленях, положила подбородок на белую скатерть. Снизу посмотрела внимательно на Василия.

— А меня ты… тоже, как собаку, подобрал, да? Калечную! Пожалел, да? К себе поведешь… бульонами поить, да?

На кухне что-то загремело, — видно, выскользнуло из непослушных рук Андрея Михайловича.

— Пойду посмотрю. — Василий поспешил на помощь.

Андрей Михайлович ложкой доставал из баллона грибы.

— Послушай, Вася, она ведь совсем плохо одета… Даже чулок, заметил, нет… Тс-с-с! — он прижал палец к губам. — Замерзнет девчонка.

— Да… Вижу.

— Помочь ей надо. Гонорар я получил… Не очень много, но все же… Как бы это потактичнее сделать?..

— Может, и надо… Не знаю… Не возьмет… У меня — точно не возьмет!

— Что, субтильная девушка, да? Попробую я. Со старика какой спрос?..

— Попробуйте. — Василий достал из заднего кармана брюк кошелек, вынул все деньги, кроме мелочи. — Я в долю. Предложите. Только не говорите, что и я дал.

— Завтра воскресенье. Вот и пусть оденется. Тс-с-с! На, неси грибы. А я чайник поставлю… Да, послушай-ка… Скажи, чем она тебя заинтересовала?

Василий зачем-то поставил грибы на кухонный столик, вытер ладони о грудь клетчатой ковбойки, смешался.

— Сам не знаю. Не надо только ей, по-моему, с этими двумя встречаться. Ну, с которыми из тюрьмы на завод попала. Не будет видеться — не будет влияния плохого, уверен — человеком станет. Она какая-то не как другие, мне кажется.

— С чего ей быть как другие! Ну, смотри.

— Она сейчас вот сказала мне: ты, говорит, как эту собаку меня подобрал? Пожалел?

— А ты что? — Андрей Михайлович пожевал тонкую губу.

— Ничего… Вы меня как раз и позвали… «К себе, — спросила, — поведешь? Бульоном поить будешь?»

— М-да-а! Дела! Ну, пошли…

Они выпили еще по рюмке. Василий приглядывался к Ольге: щеки у нее разрозовелись, глаза под удивленно вскинутыми бровями то распахивались широко, то щурились, будто пытаясь разглядеть что-то очень далеко?.. И молчит. Все время молчит. «Чего она еще может выкинуть? Какой фортель?» — думал Василий.

Старик поставил долгоиграющую пластинку, вернулся, сел, оперся высоким лбом о ладонь.

— Андрей Михайлович! — нарушила молчание Ольга. — Вы, правда, Ленина видали? Живого?.. Он мне сказал, — кивнула на Василия.

— Видел…

— Близко-близко?!

— Ну, как близко? Он на трибуне был, а я в зале, в шестом или седьмом ряду. Не знал, что в последний раз… Глаз бы не сводил. А я речь его записывал, старался ни слова не пропустить. Я с Кавказа на съезд был послан. Надо было товарищам все точно передать. Особенно речь вождя… А он уже совсем больной был, Владимир Ильич-то наш.

— Значит, не соврал Василий. Сперва не поверила… А я даже в Мавзолее не была. Только кино видела «Ленин в Октябре».

— Какие ваши годы, Оленька…

Ольга сосредоточенно глядела перед собой, о чем-то думала. Потом тряхнула головой.

— Нет! К нему мне никак нельзя! Вот вы Ленина видали! А меня в дом пустили, угощаете, музыку завели… А знаете вы, кто я такая? Что из тюрьмы — знаете?

Она ушла к окну, неловко откинула за спину широкий тюль, прижалась лбом к стеклу.

— Это хорошо, что сказала. А что пришли — спасибо. Я-то вам, молодым, может, и не нужен, а мне без людей скучно, Оленька. Днем еще брожу, а вечерами — только радио… А что из тюрьмы, это меня не пугает. Сейчас для тебя самое важное — правильный путь в жизни выбрать. Чтоб не попадать туда больше. Получится у тебя это — и я буду рад. Но главное — тебе это нужно. И людям… Сидеть в тюрьме за кражу — не доблесть. Это ты и сама понимаешь. А что навестили — спасибо, — подтвердил Андрей Михайлович.

Андрей Михайлович говорил неправду, что вечерами домоседничает. Дома застать его было трудно даже вечерами. Василий об этом знал. Ему приходилось частенько возить участника революционных событий то на заводы, в рабочие клубы, то на Совет ветеранов, то в Клуб революционной славы… Возил и удивлялся подвижности и любознательности немного суетливого — это уже по-стариковски — Андрея Михайловича.

— Чайку, а? Чай у меня, молодые люди!! Ксюша Бахтадзе прислала. Из Чаквы. Новый сорт вывела… Василий, ты помоложе меня, а ну принеси чашки, заодно и варенье прихватишь…

— Я мигом, Андрей Михайлович.

Ольга продолжала стоять у окна. Из-под тюлевой шторы, чуть не достающей до пола, были видны ее ноги в черных шерстяных носках. Носки она натянула почти до колен, и пятки их — жесткие, двойной вязки — коробились на икрах. И эта в общем-то незначительная деталь растрогала и умилила старика.

— Послушай меня, Оленька. Иди-ка сюда, ближе… — И, когда она выбралась из-за шторы, прошла и села не к столу, а на диван, тихо, чтобы не слышно было на кухне их разговора, спросил: — А где твои родители, Оля?

— Нет у меня родителей…

— Война, да?..

— Не знаю… Наверное. Я себя с детского дома хорошо помню. А до этого все как туман. Потом уже рассказывала воспитательница, Валентина Ивановна зовут, что истощена я была, думали, что концы отдам, помру, значит… А я выжила, вот, — она виновато улыбнулась. — Вот так и живу. Еще что спросить хотите, может? Говорите, отвечу.

— Да нет, что спрашивать-то… Фамилия-то у тебя своя?

— Нет. В детдоме придумали. Хлебнули они со мной лиха, пока отстояли, вот и назвали Лиховой. А на Ольгу, сказывали, я откликнулась. Все имена девчачьи на мне перепробовали, пока я свое признала. Ну, а отчество сама выбрала, когда уже паспорт получала. Директор в интернате был как отец всем нам…