Константин Волков - С тобой моя тревога

— Когда я плов варю в очаге, то знаю, сколько мне дров надо, а такие колеса я не жарил… Каменного угля добавим или дров.

— С пожарной охраной согласовали?

— Да, разумеется.

Шестерню опустили на землю так, чтобы ее лопнувшая часть попала в специально сваренный Одинцовым из стальных листьев ящик с широкими прорезями в бортах. В эти пазы вошли одна из осей и лопнувшая часть зубчатого колеса.

Одинцов волоком втащил в цех два рогожных мешка. Высыпал звонкий легкий уголь в ящик. Все, кто находились в цехе, подошли ближе. Одинцову было приятно такое внимание к нему и к тому, что он делал. Он разровнял уголь по дну и принялся разжигать его горелкой, В воздухе запахло смолистым дымком. Когда все угли занялись, Иван подсыпал еще. Пламя охватило металл. Растопилась и потекла в огонь, вспыхивая на лету, смазка.

— Одинцов, может, вам подручного прикрепить? — Дорофеев прикрыл глаза от яркого, ослепительного пламени.

— Надо! — откликнулся Одинцов. — Чтобы за давлением на редукторе следил и шахту мог перезаряжать быстро…

— Тогда Зайцева пришлю. Что ж, желаем успеха! Пошли, Камал Каюмович, не будем мешать.

— Докрасна пусть прогреется, — объявил Одинцов Зайцеву.

Отблески пламени плясали на стенах, отражались в широких окнах. В просторном помещении стало совсем тепло. Одинцов сидел на ящике перед пламенем.

— Сквозит… — пожаловался он Зайцеву. — Двери бы закрыть, и попроси всех отсюда.

Зайцев выпроводил из помещения любопытных. Запер двери на улицу и в токарно-слесарный цех; подобрал пустой ящик и пристроился на нем рядом с Иваном.

— Долго прогревать-то? — поинтересовался Петр.

— Пока не засветится изнутри…

— Сгоришь в этом пекле… Может, на руки приспособить тебе что-нибудь?

— Ничего… Так работать легче, — Иван подгреб железным прутом уголь под накаливаемую часть шестерни. — Воды в ведро набери, поставь рядом, на всякий случай…

— Зачем накаливаешь перед сваркой? И почему обязательно древесным? У нас и каменный есть, и саксаул, и газ можно было дать…

— Про газ не знаю, не видал. А в древесном угле нет ничего вредного, что может повлиять на металл. Это ведь стальная шестерня-то! А греем для того, чтобы после, как заварим, медленно остудить. Тогда не лопнет шов и не поведет шестерню. Ну да все сам увидишь… Там вон прутья лежат. Для присадки. И банка с флюсом. Неси сюда! Скоро начнем… Я сам шахту заряжу. Потом, как горелку зажгу, ты уголь с моей стороны сразу подальше отгреби к той стенке. Да давай-ка мешки с углем сюда занесем, чтобы потом дверь не отворять. Сквозняк шестерне нужен, как туберкулезнику босиком по снегу ходить или как мне в голове дырка… Банку слева давай поставлю. А ты справа стой, а то, не ровен час, я тебе раскаленным прутом вместо флюса в ногу ткну.

— Ну, перекурим последний раз. — Иван завязал на затылке лямки очков и поднял их выше лба, вынул папиросу, прикурил от железного прута, нагретого в углях. — Ты не куришь?

— Нет.

— И не пьешь? Хотя нельзя тебе пить-то. Должность такая.

— Немножко по праздникам. Портвейна…

— Портвейна? Про портвейн говорят, что пить его — денег трата, а потом во рту… Уж лучше водяру!

— Может быть…

— Если хорошо заварим — с меня полбанки. — Одинцов глубоко затянулся несколько раз. Погасил папиросу, швырнул ее в сторону. — А теперь благословляй, аллах!

Он зажег горелку, увеличил подачу кислорода и ацетилена, отрегулировал пламя: ярко-синий стержень стал длинным и острым. Одинцов приблизил горелку почти в упор к трещине и держал до тех пор, пока металл не начал плавиться. Затем едва приметным движением кисти придал языку огня круговое движение, взял в левую руку прут присадки, макнул в банку с флюсом и под прямым углом подвел под пламя. Прут начал таять у него в руке.

Сварщик все глубже и глубже проникал острым языком пламени в толщу металла.

— Главное, чтобы не расплавить насквозь, — произнес Иван. — Если металл утечет — пропало все. — Он перенес пламя на трещину между зубцами и плавил, не давая вязкой, как тесто, стали утечь, потом вернул огонь на прежнее место.

— Жарко, черт! Горелка руки жжет… Ты женатый, Зайцев?

— Нет, а что? Может, полью тебе на руки?

— Ничего… Не надо лить. Волдыри вскочат от пара.

Раздался стук в дверь.

— Посмотри, кто там.

Зайцев подошел к двери.

— Это Дурнов. Впустить?

— Нет! Нельзя дверь открывать.

— Он говорит, дело есть…

— Пошли его… с делами.

Через минуту раздался настойчивый стук в окно и просительный голос Дурнова:

— Цыганок! Дело есть! Точно говорю!

Иван выругался негромко.

— Объясни ему. Нельзя сейчас… Через час пускай приходит.

Стержень плавился, как восковой, но Одинцов продолжал концом его перемешивать вязкий, как сливочное масло, металл. Иногда он перехватывал раскаленную рукоятку из правой руки в левую, но не надолго.

— Может, отдохнешь? — предложил Зайцев.

— Открой еще банку флюса!.. Сейчас самое труднее начнется.

Для того, чтобы перенести пламя на внутреннюю сторону шестерни, Одинцову пришлось встать и склониться над раскаленным ящиком, вытянув руки.

— Поддерживай шланги, чтобы не касались ящика! — приказал Иван помощнику.

Жара была нестерпимой. Запахло горящей резиной и через несколько секунд — жжеными волосами.

Надо было выдержать еще несколько секунд. Зеленые стекла и оправа жгли переносицу и глазницы, Одинцов щурился, чтобы уберечь глаза.

— Горю, мать… — Он вдыхал широко открытым ртом раскаленный воздух, в котором, наверное, и кислорода-то не осталось, сгорел без остатка над пламенем. — Жарища, мать! Зубы сейчас плавиться начнут!

— Воды дать?!

— Иди ты… Покачай шахту! Газ кончается!

— Как покачать? — не понял Зайцев.

— Руками, черт! Ослабь гайку и покачай! Там еще есть карбид! Сетку забило, вода не поступает в шахту. Шланги под мышку мне сунь. Да быстро ты!

Через минуту они сидели друг против друга на ящиках в двух метрах от шестерни. Петр поливал из ведра горелку и шланг. Иван мял между пальцами кудрявый локон. Волосы рассыпались в пыль, как пересохшая на солнцепеке трава.

— Сгорел чуб-то! — произнес Иван сокрушенно. — Вся красота сгорела! — Он понюхал пальцы, которыми мял чуб, и сплюнул. — И на руках волосы сгорели. Прямо под корень! Вот огня мы с тобой развели, Зайцев!

Опять раздался стук в окно. Иван поднялся и, приложив горячие ладони к раскаленному лицу, пошел к окну. Дурнов стоял, прижавшись лицом к стеклу.

— Впусти, Ванюша! Иззябся начисто.

— Не могу!.. Выпей водки иди. Мне еще полчаса, не меньше, жариться.

— Гудок сейчас будет, Цыганок!

— Черт с ним.

— Цыганок!..

— Не ханыжь! Сказал нет — и баста!

Иван вернулся, сел, закурил. Затянувшись глубоко, произнес с явным удовольствием: