Алексей Бондин - Рассказы

— Вот иди тут, сразу ванну получишь.

Я взял две палки и осторожно, боком, стал перебираться. А подо мной бурным потоком катилась ледяная вода.

— Цепись, цепись. Курица о двух ногах на седале цепится,— говорил Иван Никифорыч и смеялся.

Но я благополучно перебрался, хотя все-таки у берега оступился и зачерпнул воды в сапог. Иван Никифорыч тоже было направился, но, ступив шага два, поскользнулся и по колени погрузился в воду. Вылез.

— К чертям,— проворчал он.

И вот мы стояли на противоположных берегах, так близко друг от друга и так далеко. Внезапно лицо моего приятеля прояснилось. Он шлепнул себя по лбу и воскликнул:

— Держи все...

Он перебросил через речку на мой берег свой патронташ, намет, котелок, ягдташ, сбросил и свое полупальто.

— А ружье как? — спросил я.

— И ружье переправим.

Он взял шест, подвесил на конце шеста ружье и передал мне.

Пока все шло хорошо. Иван Никифорыч решительно направился в лес и скоро возвратился с длинной березовой палкой.

— Ты чего хочешь делать? — спросил я.

— Я... я — знатный альпинист. Через пропасть скакал и ни разу не упал. Смотри!

Затем, отступя немного назад, побежал к берегу с таким видом, точно бросился в штыковую атаку. Подбежав к берегу, сунул конец палки в середину речки и прыгнул. Я подумал: «Ну, сейчас Иван Никифорыч стрелой примчится на палке на мой берег». Но вышло другое. Он повис на палке над рекой, а глаза его!.. В них светилось непередаваемое выражение. На одно мгновение он замер на палке, обняв ее ногами. Палка качнулась, и мой Иван Никифорыч шлепнулся плашмя прямо в шумевшую пучину. Я хотел крикнуть что-то, но ужас сковал язык. А Иван Никифорыч быстро вскочил на ноги и бросился к моему берегу.

— Разводи костер! — крикнул он и, выскочив на берег, стал бегать по дороге.

Я торопливо развел костер.

И на этот раз прошло все благополучно. Иван Никифорыч разделся, начал растирать себя мокрыми штанами. Потом ему стало жарко, между тем выглянуло солнце и ласково обогрело нас.

Вскоре после этого пришел Иван Никифорыч на работу, тихий, печальный, неразговорчивый. Мы спросили его, почему он такой грустный. Он тихо нам сказал:

— Ружье у меня скрали.

— Как это вышло? — удивились мы.

— А очень просто. Ходил я на охоту и вот так ушлепался, что еле ноги переставляю. Думаю, дай присяду,, отдохну. Ну и сел возле дороги. Ружье свое рядом положил. Закурил, лег, смотрю в небо. Голубое небо, как небо. Облачка плывут. Вспомнил стишок один: «Тучки небесные, вечные странники...» И про себя думаю: вот мы - охотники, тоже странники вечные, и странники не по неволе, а по охоте. Вот, например, я, хожу-хожу, таскаю, таскаю свои пудовые ботфорты, а толку мало. Будто-неволя какая гонит в лес. Что бы это значило? И вот все хотелось мне найти причину. Думал, думал и уснул. Проснулся, смотрю, солнышко уже к закату спускается. Значит, домой надо к Маргарите подвигаться. Встал. Смотрю. А где же у меня ружье?.. Нету. Вот хорошо!.. Доохотился, что называется, и ружье проспал. Сперли... Подлость какая! Все-таки какой я несчастный человек. Было ружье, и не стало его...

Михаил Иваныч был печник, искусный мастер и в то же время страстный охотник до глухарей. Глядя на него, я мысленно называл его красавцем. Это был, действительно, красавец: крепкий, среднего роста, с добродушным свежим лицом и шелковистой русой бородкой. Серые открытые глаза его всегда сияли весельем.

Как только наступала весна и солнце начинало подниматься день ото дня все выше, Михаил Иваныч мечтательно смотрел на далекий горизонт. Там, в сизой дымке, синела горная цепь, обросшая хвойным лесом. И глаза его при мысли о близкой охоте сияли пуще прежнего. А вечерами дома он доставал из ящика небольшую карту — план лесной дачи и рассматривал ее. На плане собственноручно им были отмечены карандашом небольшие дорожки, тропинки, кружочками — места, где есть глухариные тока, крестиками — лесные избушки. Все это он знал и без карты. Но карта для него в это время была просто олицетворением его мечты. Он брал карандаш и водил им по линиям: мысленно шел по дорожкам, по тропинкам, через болота, через речонки, глухими ельниками, сосновыми борами.

И вот раз апрельским ясным утром мы возвращались с ним с охоты. Солнце уже выплыло над гривой соснового бора, снимая с деревьев и с широких полян упавший за ночь иней.

Перед нами расстилалась широкая просека. Она скатывалась в долину и открывала для глаза неизмеримую даль — лес, горы. Мы шли молча, полной грудью вдыхая свежесть.

Михаил Иваныч вдруг торопливо сунул руку за пазуху, пощупал там что-то и тревожно спросил меня:

— Билет на право охоты у тебя есть?

— Есть.

— То-то.

— А что? — спросил я, не зная, почему вдруг пришла ему эта мысль о билете.

— Видишь?..— показал он вдаль.

У подножия горы стоял всадник.

— Ванька Смолин, лесообъездчик, кого-то караулит. Он в прошлом году меня оштрафовал, пес, и оштрафовал-то зря. Я пошел ружье пристрелять, недалеко в ложок, а он тут как тут. Билета я не взял. Думаю, для чего он на пристрелку. А он: «Давай, и только», записал меня, хотел еще ружье отобрать, да нет... «Протокол составляй, говорю, а ружейко я тебе не отдам...» Ну, потом к земскому начальнику меня, на суд. Присудили платить двадцать пять целковых... Ни за что... Припомню я эту четвертную. Подожди, посмотрим, чего он высматривает? Наверно, начальству своему глухарей ищет. Чортов прислужник...

Мы присели.

— В этом болоте они есть,— продолжал тихо Михаил Иваныч, зорко всматриваясь в болото, что залегло меж гор.

Ждать долго не пришлось, с болота снялся глухарь и улетел.

— Пойдем!

Мы подошли к Смолину. Увидев нас, он нехотя улыбнулся и спросил:

— А билетики у вас есть, господа честные?

Мы показали свои билеты.

— Что, глухарей смотришь? — спросил Михаил Иваныч.— Один в болоте есть... Видел — снялся? Никто его, верно, сегодня не потревожил.

— Не видал,— хитро улыбаясь, ответил Смолин.

— Ну, не ври, не хитри... Знаю я тебя давно.

До трактовой дороги мы дошли вместе, затем Смолин пришпорил коня и уехал.

— Иди, докладывай, чорт черномазый,— сердито проговорил Михаил Иваныч, провожая взглядом Смолина.

Под вечер этого дня мы сидели с Михаилом Иванычем под окном его квартиры. Видим — в легковой двуколке проехал Смолин. С ним рядом сидел упитанный, щеголеватый земский начальник, одетый по-охотничьему. Из двуколки выставились черные стволы дорогого центрального ружья.

Михаил Иваныч ткнул меня локтем в бок и тихо проговорил:

— Повез... Туда, к болоту, не иначе,— и, подумав, решительно добавил, стукнув кулаком по колену:— Не дам!.. Не дам и не дам. Вот помяни меня, что не дам этим паразитам убить глухаря.