Аркадий Первенцев - Матросы

— Выходит, я виноват? — огрызнулся тот. — Старшина накляузничал, а я виноват…

— Не наговаривай на старшину, Иван Сергеевич. Он свежий человек, только и делов. А мы давно принюхались. Ведем себя с людьми по-барски… — Камышев мучительно подыскивал слова, и это давалось ему с трудом. — Объясни колхознику по-человечески, и он тройной план выполнит, последний гарбуз отдаст из-под койки, а мы… — Он говорил «мы», чтобы не обидеть парторга.

— Что «мы»? — жестко спросил Латышев.

— Поссорились с друзьями. С членами артели.

— Кислов тут подзагнул. Подошел узко. Панибратствовать нельзя. Государство — штука жесткая… — И продолжал в том же духе, не видя в раздражении, как у председателя артели перехватило дыхание.

Только под конец Камышев сумел глухо вымолвить:

— Не ссорь крестьян с государством. Не за это мы дрались, Иван Сергеевич…

— А может, по-махновски поделить города и все имущество? — с каким-то озлобленным надрывом выкрикнул Латышев. — Будто я контрик какой или телеграфный столб. Ты вот не знаешь, как быть с артельными коровами — кормов нет, а в душе, поди, потакаешь Архипенко: как бы обеспечить кормами индивидуальников.

— Не потакаю, а раздумываю… Сердце болит, признаюсь.

— Собирай правление, это лучше всего. Чтобы нас в бонапартизме не обвиняли. Там решим. Подготовь весь ворох заявлений… Кстати, опять выплыла на свет эта история с разнесчастной кабаковской коровой. Как с ней решать?

— Правление и решит, — уклончиво ответил Камышев, несколько испугавшийся напора парторга.

У Латышева теперь был кабинет с краснодарской мебелью и телефон.

На двери, под стеклышком, тушью —

«Освобожденный секретарь парторганизации Ив. Латышев».

Слово «освобожденный» особенно нравилось парторгу. А колхозники говорили так: «Пойди к освобожденному». — «Ну чего я к нему пойду, у него своих дел целый массив». — «А от наших дел, ты считаешь, он освобожденный?» Посмеются в гуртке и постучатся к председателю артели.

У Латышева с утра испортилось настроение. На базаре, куда жена понесла индюшек на продажу, появился Кислов — делал самоличный обход: беседовал, интересовался ценами, кто и почему продает.

После завтрака отрыгивалось квашеной капустой и подгоревшим молоком. Латышев потер виски, открыл форточку и, повернувшись, увидел входящую к нему Матрену Кабакову. На лице ее было испуганное выражение.

— Я стучала, вы не ответили…

Латышев пригласил ее присесть, обошелся с ней ласково и привел женщину в умиление.

— Не беспокойся, Матрена Ильинична. Сегодня назначено правление, и все по делу о твоей корове будет завершено.

— Спасибо, Иван Сергеевич. Дети у меня, учить их надо, а корова пропала. Колодезь-то колхозный…

— Ладно… Не волнуйся. Детей учить надо обязательно. Здоровы они?

— Здоровы, Только с обужей плохо. Но я ничего. От мужа сапоги остались, перешью для старшенького… Значит, приходить на правление?

— Приходи, если есть время.

Фигурные диаграммы рассказывали о помощи колхоза фронту. Казак в белой черкеске, похожий на известный конный портрет художника Китайка. Цифра «428» обозначала число воевавших членов артели. Над другими цифрами были нарисованы грузовики, повозки, лошади, мешки с зерном, груды овощей, бидоны с молоком, тюки с шерстью, корзины с яйцами, быки, птица… Колхоз дал фронту свыше семисот тысяч пудов зерна, пятьдесят тысяч пудов овощей, двенадцать автомашин, пятьдесят подвод, двести семьдесят верховых лошадей…

В этой комнате обычно дожидались колхозники, подавшие те или иные заявления правлению. Сегодня их было немного, человек двенадцать. Матрена Ильинична тоже пришла, уверенная в хорошем исходе своего дела.

В кабинете собрались члены правления. У Камышева болела голова, и он перед оглашением повестки дня незаметно проглотил две таблетки цитрамона.

Латышев подбросил председателю бумажку. Каллиграфически выведенные буковки, когда-то пленявшие доброе сердце Михаила Тимофеевича, гласили:

«Советую первым провернуть недомыслие Петрухи».

При чтении этой записки на высоком лбу Камышева сбежались морщины. Конечно, вопрос о кормах самый важный, но при чем тут «недомыслие»? Может быть, Латышев хочет осудить Архипенко за то, что он хлопочет о кормах для личного скота колхозников?

Петр говорил, не видя перед собой никого, кроме казака в белой черкеске на вороном скакуне. Перед глазами упрямо закрутилась цифра «428». Этот казак неожиданно помог ему ладно построить свою речь. Архипенко и начал с фронтового казака, говорил о задачах избранного людьми правления, об угрожающем положении с кормами, о колхозниках, вынужденных продавать своих коров.

И вдруг Латышев:

— Пусть продают, так скорее придем к коммунизму.

Камышев пробежал пальцами по беленьким пуговкам кавказской рубахи, потянулся к звонку, но нажать на кнопку не осмелился.

— Вы, Архипенко, начали не с того края, — уточнил свою реплику Латышев. — Дешевый авторитет хотите завоевать в конце вашего выступления? Как у нас в общественном секторе? Мы вам поручили этот участок и извольте доложить, только без красивых слов.

Легко свалить человека на землю. Сбитый с толку, Петр обратился к своим запискам, а пальцы плохо слушались. Бумажки упали на пол. Но он и без написанного знал: не дотянуть до молодой правы. Надо передать часть грубых кормов колхозникам, а для ферм закупить калорийные.

— У нас еще не перевелись фантазеры, — заметил Латышев. — Трудно им разобраться в самой простой экономике. Закупить? Где? Может быть, в Дании или Голландии?

— Я имею в виду свекловичный жом. Его продают на сахарных заводах. По своей цене. Мы рассчитали: тонна свекловичного жома при правильном скармливании может дать…

Латышев снова перебил Петра:

— Сколько вы купите жома? Две — три машины? Зачем занимать время изложением ваших экспериментов?

— Мы уже договорились, созванивались. — Петр глядел на Латышева с неприязнью. — Нам могут продать вагонов тридцать свекловичного жома. Поэтому мы думаем…

— Кто это «мы»?

— Михаил Тимофеевич дал согласие…

— Не думаю. Опять фантазии. Как, Михаил Тимофеевич, что скажете насчет тридцати вагонов жома?

— Надо закупить, — твердо заявил Камышев, — деньги у нас на текущем счету есть, и немалые, чего их мариновать? А если подохнет скотина, кому от этого польза? Еще я договорился с потребкооперацией, она жмыхи обещает…

Послышались одобрительные возгласы. Из соседней комнаты приоткрылась дверь. Несколько вдов тесно стояли у входа и слушали с жадным любопытством.

— Закройте дверь, — приказал Латышев.

— Что тебе, дует? — выкрикнула какая-то бабенка. — Грипп боишься получить?