Аркадий Первенцев - Матросы

У окошка, невдалеке от зятя, сидел Хорьков в армейской гимнастерке с расстегнутым воротом. Темная щетинка еще больше смуглила его цыгановатое лицо. Были еще многие, кого Матрена Кабакова знала по фамилии, по их значению в колхозе, но хлеба-соли с ними не водила.

— Поступило заявление от члена артели Матрены Ильиничны Кабаковой, — невнятно доложил Камышев.

На сердце у него будто кошки скребли. Стыдно поглядеть на Петра. «Вот небось костит меня в душе. И поделом». Латышев умел не только все прибирать к своим рукам, он и советчиком был неплохим. Работал крепко. Нужно — и до петухов будет сидеть. Объехать? Объездит. Доходы артели повышались. Скоро на счетах косточек не хватит. Об артели писали книжки, приезжали стремительные, как молнии, кинооператоры. Колхозный клуб снимали вдоль и поперек. Бухгалтеру приходилось скрепя сердце, входя в сделку со своей молодой совестью, выводить в графе расходов не одного порося или индейку, а яиц и сметаны и того больше.

Год на год не приходился. Иногда все обстояло благополучно. Играли свадьбы в звонкие осенние дни. Колхозники засыпали хаты зерном по оконца. Накатывали во дворы кавуны и отливающие латунью тыквы. На крышах золотисто сохли кукурузные початки. Завозно было на маслобойках и мельницах. Вкусно пахло олией — подсолнечным и горчичным маслом. Пышки и пирожки воздушно вздувались на сковородках. Вербовщики не могли соблазнить в отход ни одного человека, какие бы золотые горы ни сулили.

А стоило пошалить погоде, и уже по-другому перестукивали счеты. «Что? — хрипела телефонная трубка. — Рассчитали по восемь? Не дадим. Проголосуйте сверхплановую! Вы вышли, а на остальных наплевать?»

Положение изменилось. Люди уходили в приусадьбы, что-то хмуро выгадывали. Чаще сыпались заявления: отпустите в город, в совхоз. А в этом году недобрали и зерна, и корма по всему району. Обрывали листья, косили молодой камыш. А ежели дойдут до небывалого позора, полезут с вилами на крыши за соломой-старюкой, пропитанной пылью, потраченной дождями и снегом?.. Становилось жарко. Хоть пуговки расстегивай.

Вот Кабакова. Раньше поговорил бы с ней ладком, успокоил бы, провел на правлении телку — и глядишь, довольна вдова, веселей посматривают на свою артель и остальные колхозники: в беде, мол, не оставят. Так было, пока не влез Латышев.

— Я прошу правление отдать мое заявление обратно, — глухо попросила Матрена Ильинична. — Раз нельзя и я не вправе, зачем же? Перенесу на своих плечах. Привычные мы.

— Нет, нет, Матрена Ильинична, — подчеркнуто ласково сказал Латышев, — мы должны выслушать вас, побеспокоиться, отнестись со всем уважением… Я же с вами беседовал.

Матрена посмотрела на него крайне отчужденным взглядом.

— Расскажи просьбу, Матрена Ильинична, — мягко попросил Камышев.

— Там все написано.

— Следует огласить заявление, — предложил Латышев, — дело заслуживает внимания.

Камышев надел очки.

— Я прочитаю, что ли? — И, получив разрешительный кивок Латышева, поднял к глазам бумагу: — «Находясь на пастбище, моя корова не возвратилась, так как упала в колодец, находящийся в степи открытым, без сруба, в бурьянах. Труп коровы был найден пастухом Кондратом Гвоздем».

Матрена Ильинична вслушивалась в каждое слово, вновь переживала свое горе.

— «Пошла я в правление, — читал Камышев, — отказали возместить мне корову. Иди, мол, по линии. Пошла по линии, к судье, и стала ему рассказывать за корову. Что мне делать, корова моя пропала, упала в колодец. Ну, судья дал совет: пишите заявление и подавайте на колхоз, вам корову вернет колхоз. В этом деле виноват колхоз».

— Видите, какая незрелость, колхоз для нее нечто чужое, — сказал Латышев. — Она себя еще не нашла в колхозе.

— Нашла, товарищ Латышев. Вы новый у нас человек. Тогда других спросите. За колхоз мой муж голову положил на Сапун-горе, под Севастополем.

— А трудодней маловато, — весело заявил Латышев.

— Больная, дети, выбилась из сил, думаю…

— Надо дело заканчивать, Ильинична, погодя выскажешься, — остановил ее Камышев. — «Потом от судьи пошла я к районному прокурору, спросила еще и прокурора, что мне делать. Прокурор сказал: «Подавайте на пастуха. Пастух ее пас, пастух пускай и отвечает». И закрутили меня. Я тогда взяла и подала в суд на пастуха. Нескоро вышел суд. Разбирали мое заявление на суду и сказали, что пастух не виноват, потому что корова в колодец упала. И вы, гражданка Кабакова, подавайте в суд на колхоз. Я сразу пришла домой, села и написала через моих детей заявление на колхоз, как мне сказал судья, и отнесла и отдала судье в руки. Судья сказал: ожидайте суда. Я ждала-ждала, уж много времени прошло, а суда нет. Я взяла и пошла к судье. Он сказал, что числа 22-го будет суд. Я ожидала-ожидала, нет суда и долго не было. Я опять ждала и не дождалась и опять пошла к судье…»

— Ну что тут читать, — сказал Татарченко и покусал бороденку, прихватив ее в кулак, — роман какой-то…

— Надо так надо, — остановил его Камышев и перевернул страничку. — «Судья сказал мне, что выедет на место и будет других судить и во всем разберется. Выезжали, других судили, а мое заявление не разобрали, и не было мне повестки. Судья сказал мне: «Мы поспешили выехать и забыли взять ваше заявление, ну ничего, вот мы еще выедем судить и разберем ваше заявление». Я ждала-ждала и решила, что его и не будет, суда, они внимание не обращают как на женщин… — Камышев покачал головой, неодобрительно причмокнул. — Но все же судья сказал, суд будет, ожидайте. И так откладал с числа на число. Я еще пошла к судье и стала ему говорить: «Сколько раз я к вам буду ходить, мне уж стыдно к вам ходить». Я ему стала говорить, если суда не будет, то давайте документы, что я вам давала заявление. Я заявление не взяла, и наконец был суд. Разобрали мое дело и присудили взыскать за корову с пастуха Гвоздя. А что у пастуха — одни портки. Сказала судье, а он мне — дело ваше. Я тогда пошла к председателю. — В этом месте Камышев покряхтел. — Стала я говорить, что мне делать? Помогите мне, Михаил Тимофеевич, в моем деле, вы же всегда говорите, колхоз — крыша. «Что ты хочешь?» — спросил меня председатель…» — Камышев прервал чтение и пытался объяснить, как было дело, своими словами. Зашумели. Потребовали читать по заявлению. — «Я просила у него хотя бы телку, только стельную, а он мне оказал, что у нас нет такого права, чтобы давать. А я ему говорю, а что же я буду делать, ее никогда не наживу. Я ведь в этом деле не виновата, а виноват колхозный колодец, что она могла упасть в него. Она-то нигде не шаталась, а была в стаде. Председатель мне ничего не сказал ясно. Я при том и осталась… Я живу в нужде. Дети босы и раздеты, им надо ходить в школу, а не во что их ни обуть, ни одеть, а также не всегда есть чем накормить. Я же хочу их выучить, чтобы с них люди были. А прокормить телку могу — осталось нетронуто сено, почти два воза». Тут дальше просьба все та же, товарищи.