Аркадий Первенцев - Матросы

«Неужели все начинается сначала? — размышляет капитан-лейтенант, скользя по трапам к своему командиру. — О нет, адмирал Эн — дальновиднейший человек».

Джонни старается думать о нем как можно лучшей, наделяя его своими качествами, верит в мудрость Эн, как в самого себя. От подобного самоуспокоения всегда становится легче и мир окрашивается более ярко…

Самолет Ли-2 — единица обычного воздушного транспорта. Его экипаж занимался исключительно своим делом и не вникал в психологические завихрения случайных пассажиров. Самолет приземлился.

«Прибыли, вылезайте», — бортмеханик прошел вперед, на пути споткнувшись о ящик и выругавшись с полным сознанием отлично выполненного долга.

Загремела лесенка. Ганецкий взялся за дюралевый бортик дверки, спрыгнул на землю, не прикоснувшись к ступенькам. Уверенность, что он немедленно попадет в руки каких-либо переодетых блондинов, не оправдалась. Срочно затребованный лейтенант никому не был нужен, о нем забыли и представили полностью в собственное распоряжение. Обладая расчетливым разумом и умением анализировать обстановку, Борис постарался вернуть себе устойчивое душевное равновесие.

На аэродроме бамбукового побережья никто толком не мог объяснить ему причину вызова, а тут тем более.

— Эй, хлопцы, кому в город, забирайтесь в кузов! — Шофер в пилотке подводника, пропеченный, как буханка ржаного хлеба, с запозданием вынутого из печи, рванул с места. С неимоверной скоростью выводя свой грузовик на трескучую и пылючую дорогу, закурил «Казбек».

При таком водителе плантации Золотой балки покрылись завесой пыли.

— Давай, спешу! — торопил Ганецкий.

Когда Борис выбрался в городе из машины, его раздумье длилось недолго. Идти в таком виде в штаб было легкомысленно. Разрешительное удостоверение не ограничивало его действий и не устанавливало точных сроков. Все предыдущее рассеяло его страшные предположения. Никто не упрекнет его, если он вначале зайдет на квартиру. Даже если нависла какая-нибудь опасность, там, наверное, знают. Можно заранее выработать план действий и не попасть впросак.

Запоздалые раскаяния не покидали Бориса, пока он добирался домой. Полным рублем доставалось от него Ирине. Если она запутала его, берегись! Нужно же было на прощание сообщить ему эту дикую новость и тем самым косвенно как бы зачислить в сообщники.

Надо перевести дух в подъезде, спокойно подняться, не вызывая излишних подозрений. Что это? Повыше пуговки звонка записка:

«Просим не звонить. Тихо постучите».

Сердце забилось учащенней.

Подняв руку, Борис почувствовал ее тяжесть. Он осторожно постучал в филенку полусогнутым пальцем. Этот стук отозвался во всем его теле.

Тетка Клавдия почему-то совершенно равнодушно приняла неожиданное появление зятя. Строго кивнув ему, она прошаркала войлочными шлепанцами к кухне. Только у двери приостановилась и через плечо, приглушенным голосом, каким говорят в присутствии тяжелобольных, сказала:

— Она заснула.

Ее растрепанный клок крашеных волос, жилистая шея, желтые пятки исчезли за дверью, оставив Бориса в полном недоумении.

Фуражка долго не попадала на вешалку, пальцы не подчинялись, когда он расстегивал крючки нанкового кителя. Направо дверь Галочки, налево — Катюши. Вероятно, Катюша и заснула, кто же другой? Почему-то не слышно обычной возни сынишки. «А может, что-нибудь с ним?» — опалила догадка.

Из комнаты Галочки вышла… Ирина Григорьевна и холодно поздоровалась с Борисом. Шляпа с черной вуалеткой, платье из темной тафты, черные нейлоновые перчатки невольно вызывали самые дикие предположения.

— Что случилось?

Ирина оглянулась. За спиной стояла Галочка, на ее лице было презрительно-жесткое выражение. Поклонившись, девушка молча прошла мимо Бориса, оставив его и Ирину наедине в коридоре.

— Разве вы ничего не знаете? — Горячее дыхание обожгло щеку Бориса. — Ваша травилась… Оставила записку… Вы понимаете какую? — она указала глазами в сторону кухни. — Подслушивают. Если бумажка попадет в чужие руки… Ну, я теперь более или менее спокойна… вы уже здесь. Позвоните обязательно.

Она исчезла, оставив запах духов, проклятый запах, преследовавший его еще в Ленинграде; из Парижа — «Митцуки-гарлен», сумасшедшая цена. «Митцуки-гарлен… Митцуки-гарлен…» — стучало в висках.

«Так вот причина срочного вызова. Никто не осмелился предупредить меня заранее. Этакие деликатные люди, черт вас побери! Катя заснула, ее жизнь вне опасности. Ее жизнь. А моя? Поставить под удар мое имя… честь… Травилась. Обычная провинциальная мелодрама. Спички небось глотала. Сына не пожалела. Комедиантка».

Из кухни появилась Татьяна Михайловна со стаканом теплого молока на блюдце, в белом фартуке, с повязанными косынкой волосами. Миловидное, приятное лицо ее в отличие от лица Галочки выражало сочувствие. Пожалуй, она единственно разумный человек в этом скопище периферийных змей. Конечно, все тут: выглянула ядовито любопытная физиономия шинкарки Томы и спряталась, словно нырнула в нору.

— Здравствуйте, Боря, — просто сказала Татьяна Михайловна, — хорошо, что вы приехали. Я просила Черкашина, чтобы он помог вызвать вас из штаба…

— Я летел сюда, ничего не зная, Татьяна Михайловна, — благодарно, чувствуя внезапно подступивший к горлу комок, пролепетал Борис. — Я ожидал встретить все что угодно, только не это… — Голос его окреп, минутная слабость оставила его.

— Самое страшное миновало. Постарайтесь взять себя в руки. Мало ли что не случается в жизни?

Татьяна Михайловна посмотрела на него просто, не проявляя дешевого любопытства, и хотела пройти к Катюше.

— Разрешите? — Борис думал войти первым.

Татьяна Михайловна остановила его:

— Она, кажется, заснула. Не нужно ее будить. И во всяком случае, надо ее подготовить.

От стакана струился пар, и молоко на глазах подергивалось пленкой. Розовые ногти и блюдечко. Мягкий, волнующий желобок в разрезе платья; у нее тесный лифчик, нежное тело, прелестный очерк рта. Она покраснела, поправила фартук на груди и ушла, притворив за собой дверь. Борису стало стыдно. Проснулась или не проснулась жена, он должен распоряжаться здесь, советовать, хозяйничать.

Иван Хариохин, появившийся из той же кухни, заслонил дверь своей могучей фигурой.

— Отойдите, — потребовал Борис, пытаясь отстранить его.

— Пускай женщины займутся там, Боря. — Каменщик без всякого недоброжелательства поиграл горячими выразительными глазами и не сдвинулся с места ни на один сантиметр.

— Ну уж, товарищ, не командуйте в чужой квартире. Отойдите!

Озорноватое, мягкое выражение словно ветром сдуло с лица Хариохина.