Ольга Гуссаковская - Повесть о последней, ненайденной земле

Палата притихла. Многие прошли с этой песней свою юность, пели ее на пионерских сборах, даже и не думая о войне. И вот — встретились снова…

Только что бойцы чуть не хором подсказывали Наташе забытые строки стихотворения, от души хлопали ловкой и гибкой Але, но когда запела Тая, все стало иным. Такие заклятые уголки в сердце растревожила песня, что невыносимой стала уютная палата…

Сидор Михайлович первым поцеловал замолчавшую Таю, а затем к ней потянулись десятки рук. Тая улыбалась и кланялась совсем как на сцене — она всегда умела делать то, что нужно. Наташа, вздохнув, отошла в уголок, но Сидор Михайлович заметил и окликнул ее:

— Чего прячешься? Иди к остальным, все ведь старались, всем и спасибо!

И Наташа стала рядом с Таей и тоже кланялась, как артистка.

Бойцы, как один, обещали писать, ежели кого-то судьба сведет с Таиным отцом. Один даже спросил:

— А он у тебя не рыжий, часом? Служил я с одним, больно уж похож.

Но тут же выяснилось, что у того было другое имя, и остальные посмотрели на говоруна укоризненно: зачем зря тревожил Душу?

Сидор Михайлович предложил:

— А что, ребята, давайте соберем нашим артистам харчишек? Живут-то они негусто…

И напихали полные руки всего так, что не удержать. На прощание взяли честное-пречестное слово, что ребята придут еще, и только тогда отпустили.

Возвращались домой не торопясь, всем хотелось рассказать о том, как было страшно вначале, а потом прошло, и о том, что и кто сказал или сделал… Только Тая молчала, глаза печально смотрели куда-то в конец улицы. Может, искали там удивительную солнечную степь? Или еще что-то, далекое, непонятное другим… Такое с ней бывало часто, и ребята привыкли, не трогали ее, но понимал, наверное, один только Слава.

Возле дома он поравнялся с Таей и тронул ее за плечо. Она вздрогнула, обернулась, он глазами показал на ворота. Тая кивнула.

Около ворот, лузгая семечки, стояла Светлана в новом шелковом платье, наскоро переделанном из взрослого. На тонкой смуглой шее двумя рядами легли тяжелые янтари. Жесткие темные волосы спереди завиты ровными штопорчиками. Около Светланы увивался Селим.

— Слушай, ей-богу, дай тридцать рублей, отдам в понедельник! — клянчил он.

— Отдай прежде то, что раньше брал! — отцовским, сухим голосом ответила Светлана.

— Ну хоть пятнадцать дай, а?

— Не дам! Сказано — и точка. Ой, смотри-ка, никак, наши «артисты» возвращаются… Что это у них в руках?

Поравнявшись с воротами, ребята остановились. Селим подошел к Але:

— А ну показывай, что у тебя тут!

— Поосторожнее, командир, не обожгись! — пригрозила Тая. — Сойди-ка с дороги! — По глазам было видно — она от драки не убежит.

Переглянувшись, Селим и Светлана отступили в сторону, и ребята прошли во двор.

— Эх, дурак, ослиная башка! — выругался Селим. — Ну что бы мне пойти со всеми, тоже бы не с пустыми руками пришел…

— Отними гостинцы у Альки — вот тебе и деньги, — посоветовала Светлана. — Я видела, что она сахар пронесла… Хочешь, так мне продай, я куплю.

Селим покачал головой:

— Теперь не отнимешь, она домой ушла.

Светлана оглянулась по сторонам, нагнулась к его уху, звякнув янтарями.

— Хочешь, я тебе помогу денег достать? Есть тут один человек, мы на базаре встречаемся, он может дать… Только отработать придется потом.

— Как отработать?

— Он скажет сам. Пошли?

— Ладно.

…Слава вошел в низкую комнату, загроможденную мебелью. Казалось, вещи совсем вытеснили отсюда людей. На окнах топорщились тяжелые накрахмаленные занавески, в углу около киота теплилась лампада. Сыто мурлыкал толстый серый кот на диване.

Мать лепила пирожки, щедро накладывая ложкой мясо на одинаковые кружки.

— Пришел, шалопутник! Где пропадал-то?

Слава молча положил на стол сахар, печенье, конфеты и белые сухари.

— Возьми. Нам в госпитале раненые дали за концерт…

— Ишь ты! — подобрела мать. — Кормят их там, видно, на убой, ежели таким добром зря бросаются… Поди, остальные-то ребята что получше себе забрали. Ты ведь у нас дурачок, знаю я, тебе что ни дай, все хорошо. Пойду к Ивановым, посмотрю…

Слава невольно поднял руку, словно хотел удержать мать, но ничего не сказал. Знал, что бесполезно.

Клавдия Власовна вернулась злая, молча швырнула на стул доску с готовыми пирожками.

— Надрала бы я косы этой Тайке, да рук марать неохота! Ишь гордячка какая выискалась! «Идите, говорит, свои барыши считать, а сюда вам нечего соваться!» Я вот скажу Серафиме-то, какую она змею пригрела, — ворчала женщина, снова занявшись пирожками.

Слава сидел на диване и дразнил кота. Мать повернулась к нему:

— Слышь ты, ежели опять пойдете, возьми авоську да бери все, что дают. А с отцом уж я сама поговорю, отпустит…

— Никуда я не пойду больше, и не рассчитывай! — крикнул Слава и выскочил из комнаты на полсекунды раньше того, как ему в спину полетела тяжелая толкуша.

На дворе пригрелись на солнышке старушки. Тощая, остроносая Климовна скрипела по-вещуньи:

— И сказано в книге той: «Придет великая смута и разоренье. Семью потами кровавыми обольется земля, а после того придет некто светел и тих, имя же ему будет Михаил…»

Скучные разговоры вели старушонки, не стоило слушать их. Слава пошел наверх, к Тае и Наташе.

Тая, на правах хозяйки, пригласила его пить чай с картофельными блинами — дранками. В комнате у них было чисто и очень светло.

— Ну как, обошлось? — спросила Тая.

— Обошлось, — нехотя ответил Слава: не было настроения говорить о домашних делах. — А где все?

— Любовь Ивановна с Олегом гулять пошла, Витюшка спит, — пояснила Тая. — У нас уже три дня тишина. Компания-то, в которую Любовь наша все в гости ходила, разъехалась… Да, ты не знаешь, откуда у Селима деньги? Сейчас я на базар за молоком бегала и видела его, он сахар покупал… И Светланка ваша там вертится.

— Наверное, она и дала. У нее деньги всегда есть, — ответил Слава.

— Странно… — засомневалась Тая. — С чего бы это ей? У Светки вашей и снега из-под окна не выпросишь, а тут деньги… И знаешь, с ним еще человек разговаривал, я видела, очень уж нехороший — Радька с «михинского».

— Радька? Это у которого нос сломанный?

— Ну да. Он же ведь в тюрьме сидел, да? Я слышала, так говорили… И наверняка это он и дал денег Селиму.

— Пропадет с ним Селим, — задумчиво сказал Слава. — А может, матери его сказать? Как ты думаешь?

— Ты же знаешь, что это бесполезно, — пожала плечами Тая, — он ее в грош не ставит. Вот если бы отец у него был!

— Отец… — протянул Слава, и оба смолкли, задумались — каждый о своем.

Вечером тихая жизнь двора нарушилась двумя происшествиями. Во-первых, Олег вернулся один и доложил, что «мама ушла с каким-то дядей». Это стало известно на дворе, и кумушки пуще прежнего зачесали языками.