Михаил Соколов - Грозное лето

— Стоит. Знаки-то внимания мне оказывает не сестра Надежда, а сама фрейлина государыни.

— Госпожа Вырубова? — удивленно пропела Мария, но в следующую секунду сказала явно иронически: — В таком случае полагайте, что вы уже представлены государыне, а там — чин полковника, а то и генерала, и забудете вы про свою Кушку на веки вечные. Так что кутить вам придется на радостях, а не с горя.

Бугров молчал, и было видно, что он начинал сердиться, так как смуглое, худощавое лицо его помрачнело, темные глаза уставились на Марию осуждающе-резко, словно хлестнуть ее хотели взглядом жестким и больным, но раздумали и смягчились и стали печальными.

И тогда он сказал:

— Радостей не будет, Мария. И чинов не будет. Ибо я могу на ухаживание патронессы ответить такими словами, которых она не простит и за которые она будет преследовать меня всю жизнь. Мой одно-сум сказал нечто подобное царице, но она ничего не поняла. Поняла Вырубова и сестра Надежда, которая едва не упала в обморок.

— А именно? — настороженно спросила Мария.

— Он спросил у царицы: почему ее так ненавидят офицеры на фронте?

— Вы — сумасшедший, штабс-капитан! — приглушенно воскликнула Мария. — За такие… вопросы вас разжалуют! Ах, несчастные, что вы натворили?

— Мой друг умер на другой день, от ранения головы. А царица пусть знает, как к ней относится русский человек. На фронте об этом говорят все громче. Маразм, разложение идут именно от нее, ибо именно она покровительствует Распутину и позорит Россию. И царь мирволит ему…

Мария повелительно оборвала разговор:

— Перестаньте, штабс-капитан, и поухаживайте лучше за своей патронессой или за сестрой Надеждой, пока Протопопов не сделал ей предложения. Быть может, они и вам сошьют атласную рубаху, как шьют Гришке Распутину, — зло добавила она. — Я сейчас так поссорилась с Надеждой, что не знаю, чем это и кончится. Вырубова все слышала.

Бугров даже приостановился от удивления и спросил:

— Сестра Надежда? И сама… Этому конокраду и проходимцу? Невероятно. Узнают раненые офицеры — быть афронту невиданному. До государя дойдет. Мы сами доведем до его сведения об этом маразме, рядом с его дворцом.

— И досрочно отправитесь на передовые линии, под пули немцев, — заметила Мария.

— Вместе с вами, вы хотите сказать? С превеликим удовольствием. Впрочем, — задумался Бугров и горько покачал головой: — Нет, вам уготована будет Оптина пустынь, вместе с самым яростным врагом Распутина Митей Колюбой, или Козельским, юродивым вещуном их величества. Впрочем, это — мужская обитель, и мадам Вырубова изберет для вас женскую. Она-то — самая ревностная поклонница Распутина, чаи с ним распивала на Гороховой или дома у себя принимала, в Царском.

— Какая гадость! — воскликнула Мария с отвращением и попеняла: — И вы хорош: циник, — и изменила разговор, спросив: — Так вы намерены покинуть лазарет раньше времени? Во избежание роковых последствий ухаживания госпожи Вырубовой?

Бугров, не задумываясь, весело ответил:

— А что? Мудрый совет. Эти знаки внимания мадам Вырубовой мне не нравятся. И знаете что? Я сейчас возьму документы у сестры Надежды, и мы вместе укатим в столицу, прямо под венец, скажем, в Казанский собор или под сень Исаакия. У вас до поезда есть два часа, так что подождите меня, умоляю.

И оттаяла Мария, и проводила его улыбчивым взглядом.

Так Мария встретилась со своим несостоявшимся женихом, Николаем Бугровым. Давно это было, их первое знакомство, несколько лет тому назад, когда Николай Бугров впервые был представлен ей на балу в Смольном институте, куда его затащила Надежда, сказавшая тогда как бы шутливо:

— Знакомься, подружка, и полагай, что у тебя уже есть супруг.

Мария не придала ее словам никакого значения, но вскоре Бугров вдруг сделал ей предложение, не дождавшись, пока она закончит институт. Мария отказала, но через месяц он повторил предложение и получил новый отказ, а после поездки на Дон исчез, как сквозь землю провалился. Из-за какой-то дуэли, говорят, пришлось исчезнуть. Или из-за старой студенческой крамолы.

А потом началась война, и вот Бугров объявился уже раненным.

И Мария подумала: быть может, она зря отказала Бугрову, да еще дважды? Красивый, с характером — на двоих достанет, в науках, говорят, преуспевал с отличием и поклонниц мог бы иметь в достатке, если бы захотел, а вот же не захотел и избрал ее, Марию, бесприданницу, без гроша в кармане. Впрочем, он и сам такой: скромное жалованье и ничего более, а между тем папаша — харьковский заводчик, миллионами ворочает, в наследники прочил. Но Мария замуж тогда не собиралась, хотя пора и приспела, шел третий десяток, да, по чести говоря, Бугров не очень-то нравился ей своей бесцеремонностью, если не сказать, резкостью в обращении с друзьями и даже женщинами, и самомнением, и гордыней, коих хватило бы на десятерых.

И вот сейчас что-то екнуло под сердцем. А быть может, принять то давнее предложение, теперь уже штабс-капитана, и делу конец? Идет война, и когда она кончится — про то и богу неведомо, — не оставаться же из-за нее старой девой? И Надежда успокоится и не будет болтать глупостей. А впрочем, Надежда права: Александр Орлов нравился ей, Марии, еще с первого появления на балу в Смольном. Нет, никаких видов она на него не имела ни тогда, ни теперь, тем более что он женат, но, если бы надо было выбирать между Бугровым и Орловым, она, Мария, предпочла бы Орлова. «Влюбилась бы и выскочила за него. Нет хорошего приданого? Чепуха, это в пьесах Островского бесприданниц не брали замуж, но те годы канули, бог дал, в Лету. А впрочем, ни за кого я не пойду, все это — глупости, блажь старых дев. Не до этого сейчас. Война…» — рассуждала Мария, медленно идя по тропинке, и, не заметив, что идет в противоположную от вокзала сторону, увидела скамью, села на нее и задумалась о своем житье-бытье.

Да, шла война — жестокая, кровавая, уже принесшая людям неисчислимые страдания, оборвавшая жизнь тысячам и тысячам самых здоровых и дюжих и обрекшая на муки адовы раненых и искалеченных. Нет, в Петербурге этого не видно, в Петербурге все идет, как шло и до войны, но здесь, в лазарете, война видна во всей своей омерзительности, жестокости и бессмыслице: только что люди ходили, что-то делали, о чем-то думали — и вот уже лежат без рук, без ног, с изуродованными головами, живые мертвецы в белоснежных бинтах. Кому они будут нужны теперь и какой толк от них будет семьям, обществу, калек полных или неполных, бывших кормильцев своих детей, коим останется лишь брать суму и идти по миру за куском хлеба? Чтобы кормить не только себя, но и их, искалеченных отцов, братьев, дядьев?

Да, это, конечно, хорошо, что фрейлина государыни, что сама государыня и ее дочери создали лазареты и ухаживают за ранеными, а сестра царя, Ольга, даже находится со своим лазаретом вблизи театра военных действий. Но куда лучше было бы, если бы этих лазаретов вовсе не существовало, если бы их патронессы употребили свои усилия прежде на то, чтобы не было войны, не было бы смерти. Но они ничего не предприняли. Боже, куда же мы идем?