Михаил Соколов - Грозное лето

Вот какие треволнения доставил скромный визит безвестной Марии — всемогущей Вырубовой, и вот почему она ходила по кабинету, не зная, куда деть белые, слегка полноватые, нежные руки, и то сжимала их до хруста в суставах, то потирала, как онемевшие, то подходила к столу и, стоя в глубокой задумчивости, скребла пальцами по его краешку, как мышь. И наконец убежденно произнесла:

— Нет, не может быть, чтобы Мария могла пойти на шпионаж, гадкий и недостойный. Таинственная родственница, а скорее всего — незаконная дочь баронессы Корф, супруги Сухомлинова, почившей в бозе, и конечно же родственница баронессы Корф, супруги бывшего министра финансов Набокова, да еще, возможно, и баронессы Корф — супруги барона Скалона, и конечно же и самого барона Корфа, шталмейстера двора, — словом, тайная родственница всех Корфов, близких фамилий царице и самому царю. Не сошла же она с ума, чтобы так болтать, забыв о том, какие последствия это может вызвать и какой гнев царицы накликать? Ужас, безусловно. Да и ее, Вырубову, так подвести, — царица наверняка спросит, если ей сказать о Марии:

— А что это у тебя за порядки такие, Аннет, что всякой девчонке ведомо, что творится в лазарете? Вот так рождаются грязные сплетни о нашем друге и злостные наветы на нас. Прекрати принимать подобных посетителей. Или я позабочусь об этом сама.

Вырубова хорошо знала, что такое значат слова царицы: «Или я позабочусь об этом сама»… Епископа Гермогена отправила на покой в Жировицкий монастырь? Иеромонаха Илиодора заточила во Флорищеву пустынь? Своего духовника Феофана сослала в Крым епископом Симферопольским и Таврическим? А о княгине Софье Васильчиковой что говорила царю? «Выслать ее, подлую, в родовое имение, в Новгородскую губернию». И все только за то, что они ненавидели старца… А к старой императрице как относится? А к Родзянко? Но старая императрица — мать царя, и тут ничего не сделаешь. А Родзянко — председатель Думы, и тут сам царь ничего сделать не может. Одного князя Андронникова едва не сослала, но этот вхож во все салоны и кабинеты Петербурга и где-то успел зацепиться, не вылетел из столицы и продолжает мельтешить перед министрами, и думскими столпами, великими князьями, и самой старой императрицей при посредстве управляющего ее двором, князя Ширвашидзе. О, этот маленький толстяк в неряшливом мундире и с замызганным портфелем под мышкой, набитым старыми газетами, мог пролезть в игольное ушко, а что может сделать вчерашняя институтка, если самому Родзянко после случая в ресторане «Яр», в Москве, царь сказал:

— Григорий — из простых крестьян и может повеселиться с цыганами, но он — служитель бога, и мы должны его уважать, а не обращать внимания на сплетни.

Столыпин тоже пробовал внушить царю мысль об удалении старца из Петербурга, а что вышло? Царь посоветовал познакомиться с ним и уж тогда судить, чего он стоит. Столыпин пригласил, посмотрел и сказал, что располагает неопровержимыми данными, которые позволяют загнать его, Распутина, — какое мерзкое слово! — на край света и стереть в порошок.

— Мерзость. Скотина. Гадина, — так он говорил потом своим друзьям.

Царица спросила тогда у царя:

— Ты долго будешь еще терпеть Столыпина?

— Я приготовил для него другое место, — ответил царь.

Вскоре Столыпин был убит.

Вырубова знала, что гнев царицы не имел границ, и она даже любимого Вилли, кайзера Германии, готова была растерзать, когда получила от него письмо, в котором Вильгельм писал, что до него… «дошли ужасы о твоем и Ники увлечении „старцем“, и взывал: „Берегись!“»

Царица тогда пришла в ярость:

— Кто дал право навязывать мне свои правила? Как посмели?

И Вырубова мысленно говорила Марии: «Так что, милая баронесса, прикусите язычок по собственной воле, не то я и не знаю, что вас ждет. Не будь вы племянницей Владимира Александровича, супругу коего уважает Григорий Ефимович, и не будь вы родственницей почти всех баронов и баронесс Корф — смею уверить вас, что я сама нашла бы способ заткнуть вам ротик, безусловно. Но…»

Но Вырубова боялась портить отношения с Сухомлиновым, бывшим учителем царя. Впрочем, Сухомлинов и сам не лыком шит и всегда готов к контратаке, как военные говорят. Пробовали Родзянко и Гучков подсунуть ему пилюли, писали в газетах, выступали в Думе, даже полковника Мясоедова прилепили к его имени, обвинив в шпионстве в пользу Германии, а Сухомлинова — в потворстве шпионам, а чем кончилось? А ничем. А Мясоедов даже вызвал Гучкова на дуэль, жаль — промахнулся.

Царица так и сказала, когда во дворце, за чашкой чая, обсуждали выступление Гучкова в печати:

— Жаль, что Мясоедов промахнулся. Его повесить надо, Гучкова, вместе с Родзянко, а не стреляться с подлым. Мясоедов всего только охотился с Вилли на кабанов, когда до войны служил на границе, а его уже в шпионы записали. Грязные пасквилянты и клеветники, которых пора стереть в порошок и разогнать всю их собачью свадьбу. А заодно и накинуть узду на великого князя Николашу, — это он все мутит и копает под тебя и трон.

Царю не нравилось, когда царица называла его дядю «Николашей», но он сделал вид, что не слышал, и вяло спросил о дуэли, хотя знал все подробности:

— А они — стрелялись разве?

Царица ответила зло, нервно:

— Царю следовало бы знать об этом прежде, чем узнает царица.

Царь тогда промолчал и лишь недовольно задымил папиросой, однако Сухомлинова не тронул, как того добивались Родзянко и Гучков. Правда, после доклада Родзянко он все же повелел не брать старца в Крым, а когда она, Вырубова, все же тайно усадила старца в вагон князя Туманова, — царь, узнав об этом, повелел высадить его на первой же станции Тосно и отправить в Покровское с полицией, что и было сделано. А недавно царь говорил ей, Вырубовой, что сожалеет о том крымском инциденте, чувствует себя виновным в том, что произошло в Покровском, и повелел наказать Гусеву по всей строгости.

Вырубова и тому была рада: значит, царица передала царю телеграмму старца, в которой он писал: «Скажите строжее Гусева жила в Царицыне», и значит, Григорий Ефимович может вернуться в Петербург, так что ему не нужно будет впредь молиться за наследника в Покровском и успокаивать царицу по телеграфу, как то было, когда он писал: «Дарагая мама мались маленький здаров. Григорий».

«Маленький» — наследник — в то время был на грани жизни и смерти, и царица едва рассудка не лишилась при мысли, что его может не стать в любую минуту, и уже пять дней была без сна и отдыха, равно как и сам царь, но какова же была их радость, когда, получив эту телеграмму и войдя с тревогой в спальню наследника, они нашли его улыбающимся и здоровым?!

У наследника тогда уже пять дней шла кровь, его день и ночь лечили лейб-медик, профессор Федоров, профессор Боткин, доктор Бадмаев и еще лионский врачеватель и спирит Филипп, которого царь и царица привезли из Франции, лечил доктор медицины Деревенько, а юродивый Митя Колюба — Козельский давал изо рта причастие царице и ее детям, от которого одну из великих княжен стошнило и после которого она покрылась сыпью, но получилось так, что наследник выздоровел после молитвы старца в Покровском, который и заменил собой и профессоров Федорова и Боткина, и доктора Бадмаева, и Деревенько, и Филиппа вместе с Митей Козельским.