Михаил Соколов - Грозное лето

Жилинский подумал: «Катастрофа. И для союзников, и для нас. Германцы, как только возьмут Париж, всей силой навалятся на меня».

Янушкевич прервал его мысли неожиданным вопросом:

— Яков Григорьевич, а вы уверены в том, что германцы действительно бегут к Кенигсбергу и что его надобно обложить главными силами первой армии?

— Вы полагаете, что первая армия не может двигаться вперед, имея на флангах такой орешек, как Кенигсберг — справа и Летцен — слева? Рискованно, и я приказал Ренненкампфу обложить Кенигсберг Двумя корпусами, а остальными двумя двинуться в преследование противника, дабы нагнать вторую армию Самсонова.

Янушкевич молчал, и были чуть слышны лишь отдаленные звуки — трески, видимо, атмосферных разрядов, и Жилинский подумал: «Молодо-зелено, генерал, и вам нечего мне возразить», и спросил как можно громче:

— Вы слышите меня, Николай Николаевич? По всем правилам военных наук, противнику сейчас не до жиру, а быть бы живу! У вас есть данные, говорящие о противоположном?

Янушкевич отчетливо ответил:

— Данных нет, но я полагаю, что Гинденбургу и Людендорфу нет никакого резона загонять свои корпуса в крепость. Я рекомендую вам не особенно позволять Ренненкампфу засиживаться возле Кенигсберга, что, по всем вероятиям, он и делает, коль торчит на реке Прегель, а хана Нахичеванского послал даже в Тильзит. Зачем, позволительно спросить, коль там теперь уж никого и быть не может из войск противника?

И Жилинский приуныл. Да, прочно Данилов-черный взял в свои руки ставку верховного, и самого верховного, и, кажется, уже и Янушкевича, который явно начинает играть на его дуде. На реке Прегель Ренненкампфу велел остановиться он, Жилинский, и обложить Кенигсберг двумя корпусами велел он, а вот Янушкевич, по всему видно, не согласен с этим, хотя из-за мягкости характера прямо и не говорит. Но ведь прямо и не приказывает делать то-то и то-то! Значит, не уверен в себе, думал Жилинский, но ждал, что еще скажет начальник штаба ставки.

Янушкевич продолжал своим ровным, немного женственным голосом:

— Его высочество находит, что вторая армия все же медленно продвигается вперед и может не успеть перехватить пути отступления противника. Вы уверены, что уважаемый всеми нами Александр Васильевич оправдает надежды?

Жилинский насторожился. «Брусилова предлагает. Вторая армия предназначалась ему до войны. Но сие означает — пустить козла в огород: сначала командование армией, а затем, с помощью Данилова, и моим фронтом. Нет уж, ваши превосходительства, повременим», — подумал он и спросил:

— Вы хотите рекомендовать другого командующего? Уж не Брусилова ли, коему сей пост предназначался до войны?

— Нет, — тотчас ответил Янушкевич. — Алексей Алексеевич нацелен на Львов с фланга и будет брать его совместными действиями с Рузским.

И у Жилинского отлегло от сердца. Однако Янушкевич спросил:

— Но если вы настаиваете на прежнем своем мнении и замене Самсонова, я могу доложить его высочеству.

— Я не настаиваю, — немедленно ответил Жилинский.

Янушкевич немного помолчал, словно ему не о чем было более говорить, и продолжал:

— Я хотел сказать, что Александр Васильевич недостаточно беспокоится о своем правом фланге и слишком отдалил корпус Благовещенского от центральных корпусов, в частности от Клюева. Если противник отступает прямо на запад, на Растенбург — Бишофштейн, — это ничего, но бели он уклонится на юг, к Бишофсбургу, — Благовещенский может столкнуться с ним один на один.

Жилинский отметил: «Это — иное дело. А я подумал бог знает что» — и. раздосадованно сказал:

— Николай Николаевич, право, я и не знаю, как вас понимать. Ведь я докладывал Данилову о том, что Самсонов категорически протестует против изъятия второго корпуса с его правого фланга, но Данилов и слушать меня не стал, сославшись на его высочество, повелевшего этот корпус передать Ренненкампфу. Что же вы теперь-то решили беспокоиться, простите великодушно, о правом фланге второй армии? Да, конечно, если бы противник вздумал атаковать Благовещенского, тому пришлось бы туго, хотя у него есть еще и четвертая кавдивизия Толпыго. Но этот генерал уже показал себя в надлежащем свете, когда удосужился потерять сразу шесть орудий.

— Его высочество был удручен этим и писал государю, — говорил Янушкевич. — А как здоровье Александра Васильевича?

— Ничего. Теснит двадцатый корпус Шольца, но тот упорно защищается и загородился проволочными заграждениями сверх всякой меры, кои приходится рубить шанцевым инструментом под огнем пулеметов или накрывать шинелями и переползать по-пластунски. Неужели у нас нет ножниц?

— Хорошо, я поищу. Я даже писал об этом военному министру: чтобы он потормошил фабрикантов… У вас все, Яков Григорьевич?

— Нет. Позвольте мне распоряжаться первым корпусом генерала Артамонова и выше Сольдау, в видах укрепления левого фланга второй армии.

— Я доложу его высочеству. А вы не уверены в надежности левого фланга Александра Васильевича? Но там кроме Артамонова есть еще две кавдивизии Роопа и Любомирского.

— На войне всякое может случиться. Авантюризм германцев — в крови их генерального штаба, хотя сам Мольтке и осторожен.

Янушкевич опять помолчал немного, как бы о чем-то думая, потом спросил:

— Как у вас с артиллерийскими патронами? И с винтовками?

— Не очень хорошо. То есть артиллерийских патронов пока что хватает, хотя их трудно подвозить по нашим дорогам, — в ближайшее время расстреляют все. Гучков опять болтается по театру, вопиет: «Караул, снарядов нет!» Да и Родзянко тоже, хотя последний больше беспокоится о сапогах. Нельзя ли убрать сих болтунов подальше?

— К сожалению, нет. Мне писал о них Владимир Александрович и тоже требовал их удаления с театров войны, но его величество не может этого сделать… Я хочу закончить разговор настоятельнейшей просьбой: берегите патроны. Союзники обещают помочь нам не ранее как через полгода. А винтовки собирайте после каждого боя. После иного сражения их остается на поле брани до четырех тысяч.

— Преувеличено. Но я приказал собирать все, и наши, и противника… Как дела у Иванова? Скоро он возьмет Львов? — спросил Жилинский.

— Немного поволновались за Зальца, — Янушкевич имел в виду командующего четвертой армией барона Зальца, — но сейчас стало лучше. Барона верховный уволил и заменил Эвертом. Я заканчиваю разговор, Яков Григорьевич. До скорого свидания в вашей ставке.

— До свидания, Николай Николаевич. Данилова вы все же придерживайте в надлежащих рамках, не то он сядет всем нам на шею окончательно, — посоветовал Жилинский, но Янушкевич уже положил трубку и не слышал этих слов или сделал вид, что не слышал.