Михаил Соколов - Грозное лето

— Я командую и отвечаю за это перед вверившим мне армию государем. Давать отчеты перед всякими не желаю. Я обо всем сообщаю в ставку фронта и великого князя. Что им нужно от меня? Я телеграммирую государю, что мне мешают воевать. Все!

Трубка умолкла, и Милеант осторожно положил ее на место и еще более осторожно дал отбой, долго и задумчиво вращая туда-сюда ручку.

— Штабс-капитан, командующий просил передать вам, что он вас не примет, — сказал он, потупив взгляд.

И Александр полетел на территорию противника.

…Сначала они с авиатором летели на предельной высоте, около двух тысяч метров по альтиметру, просматривая местность, где мог быть противник, и вскоре заметили плотные серые колонны его на дороге, ведшей на юг, к Бишофсбургу. У Александра даже мурашки забегали но спине от волнения: противник направлялся явно навстречу шестому корпусу генерала Благовещенского! То есть именно туда, куда и предполагалось, и о чем он, Орлов, докладывал Жилинскому. Но какова его численность, вооружение, быстрота движения — это с большой высоты не определишь.

И крикнул в шлемофон — резиновую трубку, соединявшую его с пилотом:

— Подпоручик, нельзя ли снизиться, чтобы лучше рассмотреть? Под нами, несомненно, большая часть войск неприятеля, а сколько? Какие именно?

Пилот согласно кивнул головой и начал снижаться, настороженно посматривая вниз, на плоскости, — не стреляют ли? Но по аэроплану никто не стрелял, и он продолжал снижаться все более, делая круги над лесом с редкими полянами и перерезающей его шоссейной дорогой, по которой именно и шли войска. И по-прежнему никто по аэроплану не стрелял.

И теперь стало видно отчетливо: серые колонны войск очень спешили, но шли, как на параде, квадратами, поротно, с полной выкладкой, а по обочинам дороги, поднимая пыль, спешили артиллерийские упряжки, в том числе запряженные шестерками серых лошадей, и даже видно было, как на передних парах ездовые усиленно подгоняли их кнутами.

Александр стал все наносить на бумагу быстро, бегло, обозначая местность, количество колонн, количество и калибры орудий, и все время посматривал вниз, чтобы не ошибиться, как вдруг услышал: мотор стал простреливать, «чихать», словно бы задыхался от недостатка не то бензина, не то воздуха.

Александр крикнул в шлемофон:

— Что случилось, подпоручик? Если сядем — окажемся в плену.

Пилот ничего не отвечал, а делал что-то свое, наклонялся вниз кабины, потом смотрел на мотор, видимо полагая, что его могли повредить выстрелами с земли, но ни одной пробоины нигде заметно не было, и он пожимал плечами. Наконец он ответил в шлемофон:

— Или прострелили радиатор — и поршни вот-вот заклинит, или что-то случилось с карбюратором или бензопроводом. В таком разе буду пробивать.

Александр уже отчетливо видел макушки сосен, потому что аэроплан стал снижаться быстрее обычного, а когда он буквально прошмыгнул едва ли не в ста саженях над лесом и оказался над дорогой, увидел сплошной поток серых мундиров и торчавших шпилей касок — море касок! И — диво: никто по-прежнему не стрелял, а лишь все поднимали головы и смотрели на аэроплан, который уже узнали, от которого ждали бомб, и следили, не бросили ли их пилоты. Но бомб не было, а аэроплан, промелькнув почти над головами солдат, исчез за лесом.

Александр понял: долететь до своих уже нельзя было, и теперь сожалел, что приказал пилоту снизиться, однако тешил себя маленькой надеждой, что удастся улететь подальше от колонн противника, коль мотор не останавливается, а все же работает, хоть и с перебоями.

И вдруг почувствовал, как что-то противно зашелестело под аэропланом, будто кто поскребся в его брюхо, но тут же все прекратилось. «Деревья. Зацепили колесами», — решил он и посмотрел по сторонам: не видать ли хоть какой-нибудь поляны?

— Наши дела швах, капитан. Садимся, — услышал он в шлемофоне унылый голос пилота.

И действительно: аэроплан, пронесясь над самой кроной деревьев — берез, кажется, оказался над довольно большой поляной, рыжей от песчаных лысин и заполненной… — этого только и недоставало! — заполненной немецкими солдатами так, что и сесть было невозможно. Они, видимо, отдыхали, расположившись группами и составив винтовки, как на биваке, сбросив ранцы и каски, и, увидев, что на них падает аэроплан, еле успели разбежаться и расползтись на четвереньках, а иные, схватив каски, заслонили ими лица, словно это могло помочь, если бы аэроплан сел на их головы, но пилот успел все же в последнюю секунду удержать высоту и промчался так низко, что козлы винтовок, стоявших на пути, разметал колесами во все стороны, как щепки.

И, стукнувшись о землю, пробежал по ней, как по кочкам, и стал, будто в стену уперся.

Немцы были совершенно измождены, — видимо, долго шли и спешили в ходьбе, и, видимо, приняли аэроплан за свой и даже грозились кулаками и что-то кричали недовольно и сердито, разозленные, что пилот едва не сел на них.

Александр крикнул в шлемофон:

— Газ! Газ, подпоручик! Быть может, прорвет! Иначе плен через несколько секунд! — и хотел расстегнуть кобуру и достать наган, да понял: бесполезно.

Мотор аэроплана работал, но с такими перебоями, что у Орлова мороз по коже бегал от обиды, негодования и сознания своего бессилия, и он лишь повторял пилоту:

— Газ, только полный газ может выручить нас, подпоручик. Ни в коем случае не выключайте мотора! И не вздумайте стрелять. Они изрешетят вас, как мишень. И делайте вид, что ваши ремни заклинило, не можете расстегнуться. В общем, продлите время, сколько возможно.

Немцы сообразили, в чем дело, и уже бежали к аэроплану, но не стреляли потому, что не было в руках оружия, и, наверное, потому, что так было приказано. Александр понял это по тому, что среди солдат в серых зачехленных касках сверкала на солнце каска незачехленная, а значит, офицерская, а ее владелец что-то кричал и размахивал пистолетом.

Пилот делал все, чтобы мотор заработал в полную силу, давал газ, наклонялся вниз своей кабины, что-то колдуя там, но дело не поправлялось — и о взлете нечего было и думать.

Александр решил прикинуться раненым, тяжело раненным. Все же будет причина не покидать кабину, а тем временем, быть может, мотор заработает, а остальное пилот-подпоручик, хоть и молодой еще, с только что оформившимися черными усиками, сделает, можно не сомневаться.

И прикинулся тяжело раненным, склонив голову на плечо, как бы в бессознательном состоянии. И услышал торжествующие крики внизу, возле аэроплана.

— Рус! Шнапс привез или белый хлеб?

— Вылазь, не то мы продырявим ваши головы, как мишени!

— Не стрелять! Взять живьем! И держите за хвост! — приказывал тот самый офицер, у которого была не зачехлена блестящая, как у пожарника, медная каска, — Александр, едва приоткрыв глаз, отлично это видел.