Михаил Соколов - Грозное лето

И увидел высоко поднятый над полигоном змей-мишень для пулеметной стрельбы — и попросил разрешения сбить его. На него все вытаращили глаза: из полевого орудия сбивать воздушную цель?! Какая самоуверенность! Если не наглость…

Но наказный благосклонно сказал:

— Поручик, из полевой пушки еще никогда не сбивали воздушные мишени. Но если вы уверены, что не испортите заряда, один раз я разрешаю вам послать в подарок Илье-пророку.

Александр сбил змея шрапнелью с первого выстрела. Приподнял ствол пушки на тридцать градусов, предварительно утопив лафет, рассчитал команду и расстрелял так, что от змея и следа не осталось. Пробовал ли он на предыдущих стрельбах такое? Нет, не доводилось, и это не разрешалось делать. Озорство это было? Тоже нет, просто он хотел проверить давно терзавшую его мысль: а если на войне так сложатся обстоятельства, что над позициями появится неприятельский аэроплан, например, можно ли отогнать его или даже поразить из полевого орудия?

В Персиановке он впервые убедился: можно. Но об этом ничего наказному не сказал, а, взяв под козырек, доложил:

— Ваше приказание, ваше превосходительство, исполнено прислугой орудия точно.

Покотило из-за тучности сидел, как Наполеон, на походном стульчике и все еще смотрел на небо, туда, где только что был змей, и качал головой удивленно или восхищенно. Не сразу, задумчиво он сказал:

— Не по уставу, не по правилам, поручик, но… Я выношу вам благодарность за оригинал: приспособить обыкновенное трехдюймовое полевое орудие для стрельбы по воздушным мишеням! Невероятно! — И, обращаясь к присутствовавшим артиллеристам, добавил: — Вот так, господа офицеры: поручику Орлову надлежит сделать строгое порицание за нарушение им устава полевой службы, но я выношу ему благодарность. Практика — мать теории, господа.

Офицеры поздравили Александра, но в душе каждый считал: выскочка. Еще не выпущен из академии, а уже метит бог знает куда. И почему наказный так потворствует ему, вчерашнему кадету, быть может, впервые понюхавшему порох только сейчас, на полигоне?

…И застрял Александр в Персиановке: получил батарею на все время полевых учений, был зачислен в штат войсковой артиллерии и только тогда понял, что наказный ловко перехитрил его и отрезал все пути в Варшаву. Но не сожалел об этом: в Варшаве, быть может, было бы и не плохо, а в родных краях служить куда легче и домовитей. Захотел провести воскресенье в Новочеркасске, пожалуйста, пятнадцать верст — и ты уже в кругу близких. Нет настроения томиться в ожидании поезда или скакать на коне — можешь провести вечор на одной из персиановских дач, что расселились на взгорье вдоль Грушевки-речки, окруженные пирамидальными тополями, как стражами, и населенные чинами военными и гражданскими самыми знатными.

Александр так и делал: одно воскресенье проводил у кого-нибудь на даче, другое — в Новочеркасске, в шумном обществе Верочки и ее подруг, замужних и засидевшихся в девичестве, а то и вовсе не желавших связывать себя семейными узами. А так как Алексей всегда был в разъездах, душой женского общества поневоле становился он, Александр Орлов, немного музицировавший, немного певший романсы, но зато танцевавший выше всяких похвал.

И попался на глаза Покотило среди бела дня: шел с Верочкой по Платовскому проспекту, разговаривал о том о сем и еле успевал козырять встречным военным.

На проспекте, как всегда, было людно, туда-сюда не спеша и важно катились фаэтоны, одни прохожие торопились к собору, другие — в обратную сторону, к Платову, некоторые стояли на бульваре, на тротуарах и тихо разговаривали.

Александр шел с Верочкой по кирпичному тротуару и услышал:

— Поручик Орлов, вы почему прохлаждаетесь? Все офицеры с ног сбились в хлопотах, а вы, изволите видеть, разгуливаете по проспектам.

Александр увидел прежде отменных донских рысаков, затем фаэтон, остановившийся против него, и в нем — громоздкого Покотило и, вытянувшись, козырнул и ответил:

— Виноват, ваше высокопревосходительство, я жду, когда вы соблаговолите оказать мне честь…

— Какую еще честь я должен оказывать офицеру, коль он прохлаждается бог знает где от моего кабинета? Садитесь и докладывайте, — приказал наказный, а Верочке бросил: — Пардон, мадам, служба.

Александр немного растерялся: с наказным не ездила ни одна душа, кроме жены или дочери. Но и то хорошо, что сейчас их не было. Он простился с Верочкой, легко прыгнул на подножку фаэтона, так как лошади уже пошли мелкой рысью, и тем вызвал восхищение Покотило:

— А вы еще и верткий, оказывается. Люблю. Сам был некогда ловок, а ныне — годы не те… Ну-с, докладывайте, пока я свободен, чем вы здесь занимались в служебное время и чью блондинку успели очаровать?

— Это — супруга моего брата, землемера, — ответил Орлов.

— Прелестное создание… А каково самочувствие родителя? Печень досаждает?

— Досаждает, и весьма. На воды бы надо, но не хочет.

— Да. Мне бы тоже не лишне было бы попить водички, но времени, времени нет, к приезду августейшего гостя надлежит приготовиться подобающим образом. Вот здесь болит, — указал он на правую сторону живота, выделявшегося из-под ремня, перехватившего мундир, двумя полушариями. — В середине мая нас соблаговолит навестить великий князь Николай Николаевич, до вод ли тут? Да, хорошо, что я встретил вас, мой дружок: вы назначаетесь офицером моего штаба для встречи и охраны августейшего гостя. Не знаю только, куда лучше прикомандировать вас, в Мелиховскую, начальный пункт путешествия августейшего гостя нашего, или в Аксай, конечный? Пожалуй, в Аксай, откуда великий князь отбудет в Петербург. После и вы отбудете, о сем я условился с начальником академии. Ох, у меня не хватит офицеров, чтобы все обставить, как и положено. Манычская, Мелиховская, Багаевская, Раздорская, Аксай… Полк потребуется, не менее, — печалился он, качая головой, и, сняв фуражку, достал большой клетчатый платок и утер им мокрый от пота лоб.

Так Александр оказался в Аксае в роли далеко не артиллерийской. И не мог понять: в каждой из станиц, кои наказный намеревался показать великому князю, есть свое начальство, есть люди, понимающие толк в делах хозяйственных и всяких, — для чего же посылать туда еще и офицеров всех родов войск?

Однако Александр принялся за дело с энергией и даже с увлечением: облеченный, как и другие офицеры, полномочиями наказного, он требовал от аксайского начальства, чтобы оно живее поворачивалось, быстрее привело в должный вид станичные курени, посыпало желтым ракушечником улицы, будто знатный гость намеревался распивать чай с каймаком в каждой хате; поторапливал речное начальство, чтобы оно быстрее подновляло пристань-дебаркадер, покрасило здание берлинской лазурью и надраило его до блеска; приказал так убрать берег Дона, чтобы нигде и духу рыбьего не было, а не только самой рыбы, которую в это вешнее время навалом везли с верховьев — в Ростов на баржах и каюках или перегружали на лодки для доставки в Новочеркасск и делали из нее на берегу целые пирамиды — красивые, как серебряные, но источавшие такой аромат, что и в вагонах проходивших мимо поездов нечем становилось дышать. Александр и сам пропитался этими запахами так, что его можно было принять за переодетого в офицерскую форму прасола, — Дон уже разлился и рыба пошла валом. Но он не обращал на это внимания и делал то, что было приказано, и даже домой, в Новочеркасск, приезжал не каждый день, а спал в кабинете станичного атамана, приведенном в такой порядок, что в нем можно было делать званые приемы.