Михаил Соколов - Грозное лето

— Подлая, как ты смеешь?! — крикнула ей вслед Мария и, закрыв лицо руками, бросилась в сторону и едва не столкнулась с Королевым, шедшим от речки с удочками в руках и с парой красноперок на кукане.

— Что с вами, баронесса Мария? — встревоженно спросил Королев. — Кто вас посмел обидеть, скажите, бога ради? Я потребую от обидчика… Я и не знаю, что могу натворить…

— Ах, оставьте меня в покое, господин Королев. Вы все здесь, на вашем тихом Дону, грубые, бессердечные люди. Я раскаиваюсь, что приехала сюда, и уезжаю с первым же поездом, — с ожесточением выпалила Мария и торопливо пошла садом, меж цветущих груш и яблонь, к дому.

— Как? — растерянно воскликнул Королев. — Почему? Да остановитесь же, умоляю вас! — шагнул было вслед за ней Королев, но его обогнал Орлов, и Королев в растерянности остановился, посмотрел на удочки, на красноперок, что держал в руках, швырнул красноперок в речку вместе с куканом, потом швырнул туда же и удочки и, сняв соломенную шляпу, задумчиво провел смуглой рукой по черной шевелюре.

— Что здесь случилось, господа? — спросил он у продолжавших играть в шашки братьев Орловых. — Быть может, я виноват в чем-либо? Но я же — от всей души: и пикники, и ложу в театре, и все такое прочее… Эх, лучше бы я сеял хлеб, такие погожие дни стоят, а я болтаюсь здесь без дела и пользы…

Отец Василий ответил:

— Вы ни в чем не виноваты, из-за Гришки Распутина анафемского все вышло.

— Ах, вот в чем дело!.. Тогда я и есть виновник всему. Я сказал Надежде Сергеевне, что этого конокрада следовало бы оскопить, и вся недолга, а она сначала набросилась на меня, а затем стала читать лекцию о том, какой он святой человек.

— Его Митя Козельский, юродивый, хотел ножницами оскопить, но не управился, видать, так что ваша помощь была бы как раз кстати, — сказал Михаил и встал, намереваясь, видимо, сделать какой-то особый, победный ход на доске.

В это время Надежда наигранно весело позвала Королева:

— Алексей Иванович, что вы там торчите в обществе лягушек? Идите сюда!

Королев сделал вид, что не слышал ее, и решительно направился к дому.

А отец Василий сделал разом четыре хода, сгреб четыре шашки и торжественно изрек, как псалом взял на амвоне:

— Все, студент. Сиди теперь и думай в сем неприглядном месте, а я пойду на турник.

Михаил удивленно посмотрел на доску, посмотрел на похищенные братом шашки и, подняв голубые глаза, покачал головой.

— Горазд, горазд, отче, ничего не попишешь. Но вот беда: загнал-то ты в это самое неприглядное место свою шашку.

Отец Василий махнул длинной рукой, подошел к турнику и, сняв с него качели и сбросив с себя подрясник, ухватился длинными руками за перекладину, подтянулся и завертелся на турнике, как ветряная мельница, и тонкие ноги его, обутые в сапоги, замелькали под самыми тополями, так что грачи посыпались с их макушек и онемели начисто, как будто по ним шарахнули из дробовика, но возле самой речки увидели в воде ораву летящих навстречу сородичей, резко взмыли вверх, и подались куда-то подальше, и тут лишь подняли истошный гвалт.

Один Михаил не тронулся с места, и что-то писал в черной коленкоровой тетради, и слегка напевал себе под нос какой-то новый, более выразительный, мотив старинной песни.

А вечером сцена повторилась в Новочеркасске, на Крещенском спуске, когда шли в театр, и тут стало ясно: не будет ладу с Надеждой, помутилось что-то в ее бесшабашной голове, и пройдет ли это — неизвестно. А потом началась война, горе горькое для всех и каждого, и все личное отошло на задний план, и размолвка с женой казалась Орлову такой далекой, что он готов был и позабыть о ней, — мало ли что случается в семье? Во всяком случае сейчас было не до этого.

И он был искренне рад, когда встретил Надежду на вокзале Белостока, как будто она из-под ураганного огня выбралась целой и невредимой, но печальной оказалась эта встреча: Надежда осталась верной своему самолюбию и своим заблуждениям, а скорее всего — убеждениям, самым чудовищным для медички, гражданки, наконец, женщины, и пала если не физически, то духовно так низко, что ее даже слушать было неприятно, противно.

И они расстались, как чужие, далекие и не нужные друг другу…

Надежда не думала, что это — серьезно, и уже в поезде пожалела, что все случилось так глупо и безрассудно, но надеялась на лучшее.

Орлов ни на что не надеялся.

Сейчас, когда перед ним вновь была Мария — белая в своем медицинском одеянии, сияющая от радости, и смотрела на него сверкающими, искристыми глазами, вот-вот готовая броситься к нему в объятия, — он понял: это и есть его жизнь, его счастье.

Мария…

…Но короткой оказалась встреча с Марией, буквально считанные минуты, и Александр сказал ей и Бугрову почти торжественно:

— Дорогие мои, золотые, как я рад, что вижу вас. Не знаю, как и выразить свои чувства: обнять вас, что ли, или расцеловать, но не положено, — штаб фронта, к тому же — ревность…

Бугров пошутил:

— Можешь делать и то, и другое. Моя дама — это спящая красавица, так что пробудить ее может лишь добрый гений, какового среди нас, как мне кажется, нет. Женатые не в счет, разумеется.

Мария вспыхнула:

— Николай, ну, как вам не надоело повторять одно и то же вот уже несколько лет? И вы ехали сюда не ради лирических возлияний, а ради своих друзей, сражающихся в жестоких битвах с немцами, — и сказала Александру: — Александр, мы так боялись за вас и безмерно рады, что видим вас в полном здравии. Вы получили мою телеграмму? Я думала о вас бог знает что. И Николай волновался очень…

— Получил и телеграмму, и пять ночей гауптвахты. За… «непочтительное отношение к даме сердца», как сказал наш главнокомандую щий. Иуже ответил вам. Но что там у вас, в Петербурге, стряслось? — спросил Александр.

Мария удивилась:

— Пять ночей гауптвахты? За мою телеграмму? Никогда не ожидала, что Яков Григорьевич так рассердится на меня, он всегда относился ко мне уважительно.

— Вы не ответили на мой вопрос, господа: почему вы так волновались за меня?

Бугров ответил:

— В Питере ходят самые мрачные слухи о второй армии в связи с передислокацией к вам трех корпусов немцев с запада. Кто распускает их — неизвестно, но говорят, что судьба ее предрешена.

— И дядя сказал, что Самсонов близок к катастрофе, — добавила Мария.

Александр подумал: «В Петербурге говорят о возможной катастрофе второй армии, а здесь почивают на лаврах победы при Гумбинене. Чудовищно!», но ответил успокоительно:

— Лазутчиков немецких много в Петербурге, вот и каркают всякую чушь… Катастрофы, слава богу, пока нет, но кровопролитные сражения на фронте второй армии идут, в частности на правом фланге. Там немцы потрепали наш шестой корпус Благовещенского, которого великий князь только что уволил с должности… — И, желая изменить разговор, спросил: — Как моя супруга живет-может? Она ничего из дому не получала? Что там, на Дону нашем?..