Михаил Соколов - Грозное лето

И тогда заговорили все разом, как будто их прорвало:

— А потому, ваше скородь, что нам велено отступать!

— У нас все шло как след, мы даже шуганули германца так, что он бросился наутек, и тут прошел слушок: командир корпуса приказал идти в отступ.

— Это измена, ваше благородие! Мы воевали германца и клали головы заради веры православной, а нам велено не замать его! Что же это такое, ваш благородь?

— Кака измена, дурень, когда германец, сказывают, засыпал наших ребят тяжкими бомбами так, что куды головы, а куды земля летела — и не разобрать, чать. Не приведи господь узреть такое.

— А ты думал, на твою голову манную с небес будут сыпать? Тоже сказал. Война — она война и есть. Не надо было кланяться каждому снаряду.

Это сказал тот же бородач, что первым начал говорить, но Орлов Уже никого не слушал. Было очевидно, что случилось нечто, что и в голове не укладывается: корпус покинул позиции в районе Уздау, где Жилинский приказал Самсонову держаться во что бы то ни стало и о чем он, Орлов, вез приказ. Если это так, значит, путь противнику в тыл второй армии открыт. Или будет открыт в любое время, в любой час.

И взволнованно сказал:

— На ваш корпус возложена задача стоять в Уздау насмерть. Если он покинул позиции и отошел — это значит, что вы бросили своих товарищей по оружию, соседние пятнадцатый и двадцать третий корпуса, на произвол судьбы. Вы понимаете, что вы наделали, братцы? Вы обнажили весь левый фланг армии! — с болью, с негодованием и горечью горькой произнес Орлов и бурно заходил взад-вперед, не зная, что лучше сделать: мчаться ли прямо к Самсонову или в Сольдау, к Артамонову.

В это время раздался властный голос:

— Встать! Приказываю встать и привести себя в надлежащий вид, не то перестреляю всех до единого, бестии вы этакие, а не солдаты доблестной русской армии!

Орлов обернулся и увидел молодого поручика, верхом на коне, с револьвером в руке, с перекошенным от злобы лицом и перевязанной белой головой, и хотел подозвать его, как он сам подъехал и строго спросил:

— В чем дело, господа? И кто вы такие? И почему разговариваете с нижними чинами, а не с офицерами?

Орлов сурово спросил его:

— Вы почему отступили, поручик? Я генерального штаба капитан Орлов, везу приказ главнокомандующего фронтом, чтобы вы держались до прихода подкреплений, а у вас здесь черт знает что творится. Объясните, что произошло.

Поручик спрыгнул с коня и сбавил тон:

— Виноват, капитан, не заметил… А отступили по какому-то приказу генерала Артамонова, которого никто…

— Не имел права генерал Артамонов отдавать подобного приказа! — прервал его Орлов. — Ибо в штабе фронта есть донесение генерала Самсонова о том, что ваш корпус держится, как скала, — так ему доложил генерал Артамонов… Где штаб корпуса?

— Не знаю, капитан, честно говоря. Я вообще ничего не знаю и не понимаю, что происходит.

И тут все время молчавший штаб-ротмистр Кулябко убежденно сказал:

— Происходит, поручик, провокация. Врага. Его лазутчиков. Вам дан ложный приказ от имени командира корпуса.

Поручик лишился дара речи, а Орлов обернулся и крайне удивленно спросил:

— Что вы сказали, штаб-ротмистр?

— Я сказал то, что сказал, капитан. Поехали. Возможно быстрее. В штаб корпуса. Или к Самсонову прямым сообщением… На лошадях… — И сказал поручику: — Дайте нам пару лошадей, поручик. Немедленно.

— Слушаюсь, господа, — с готовностью ответил поручик. — Одна, полагайте, у вас уже есть, вторую я найду. У батарейцев возьму.

— Артиллеристов не трогайте, пусть едут на позиции, — приказал Александр. — Всех нижних чинов немедленно верните на фронт. Только не строю приказывайте, поручик, объясните положение…

— Слушаюсь.

И тут случилось неожиданное: пожилой солдат, тот, что первым начал говорить с Александром, остановил его и сказал:

— Ничего не надо объяснять, ваше благородие, все уже объяснилось: обмишулились мы трошки, сбил же германец клятый с толку всех, оттого и неразбериха вышла. — И, повысив голос, повелительно крикнул своим однокашникам: — А ну, подымайся, честной народ, хватит в холодке прохлаждаться! Будем поспешать в свой полк!

И — диво: солдаты хотя и нехотя, однако стали подниматься, собирать амуницию, проверять винтовки, а кое-кто примкнул штыки.

— Вот видите, поручик, нижние чины-солдаты все сами понимают. Постройте их и — с богом. Да, а как ваша фамилия? — спросил Александр.

— Крамарский. Командир батареи.

— Значит, коллега. Ну, в добрый час, поручик Крамарский. Будем надеяться, что еще встретимся, — сказал Александр и, подойдя к солдату, который велел всем подниматься, спросил: — Простите, отец, как ваша фамилия? Знакомое что-то видится, а не вспомню, где встречались.

— На мельнице нашего богатея Силантия, ваше благородие. Соловьев я, мирошником у него был, а вы с братцами приезжали молоть пшеницу когда-то, — давно было. Дед Кузьма ваш приезжал, а вас брал в помощники.

Александр порывисто обнял его, как будто близкого родича нашел, и виновато произнес:

— Дядя Пахомыч, как же не знать. У вас всегда было завозно многолюдно. Мы приезжали с дедушкой, чтобы искупаться в ставу. А у вас ведь всегда борода была белая от муки… Ну, здравствуйте и простите, ради бога, если не так говорил с нижними чинами.

— Ничего, с нами не очень наговоришься, простота. А что не признал — так тут мать родную не приметишь. Война. А что братцы ваши? Воюют? На Дону все подчистую генерал Покотило подобрал, даже нас из третьей очереди забрил. Страсть какой разор идет по Руси!

— Алексей — на Юго-Западном, у Брусилова, Василий псалмы поет, а Михаил учится за границей, — ответил Александр.

— Да, я тут вашего дружка, Андрея Листова, видел, по папироске раскурили. В разведку поехал, — сообщил Соловьев и стал прощаться: — Давайте прощаться. Может, более и не приведется повстречаться, потому как на позициях такое сотворилось, что упаси и помилуй, сказывают.

— Немцы наступают?

— Тяжелую артиллерию привезли из крепостей, сказывают, ну и крушат солдатушек-братушек прямо в окопах. Наш корпус — свежий, а и тот приказано отвести в Млаву, командир велел, слыхать, так что мы и До позиций не дошли. Да солдатушки-братушки не шибко туда торопятся: бают, за какую провинность головы класть будем?

Александр удивился — таких разговоров он еще не слышал — и спросил:

— Как это — не шибко торопятся? А присяга? Россию ведь надо защищать от противника, землю русскую, дядя Пахомыч.

— И я так толкую им, так куда там. Ты, говорят, что делал до войны? Мирошником у богатея Силантия был. А где он, богатей? Дома сидит. И ты должон за него голову свою класть? С какой стати? Вот тебе и Россия, сынок. Розная она, Россия наша, и не за всю след держаться… Ну, прощевайте, и дай вам бог здоровья, ваше благородие, — заключил Пахомыч и потерялся среди солдат.