Михаил Соколов - Грозное лето

Александр сделал вид, что пропустил его слова мимо ушей, а сказал: вот куда дошли уже речи моего братца и Андрея. А ведь война только началась…

…До Нейденбурга Орлов и Кулябко ехали на лошадях и еще по дороге увидели картину совсем безотрадную и печальную: из Сольдау шли и ехали войска, обозы, санитарные двуколки с ранеными, рядом с ними ковыляли легко раненные, иных вели сестры милосердия и санитары, и не было ничего похожего на то, что это была армия, шла толпа с пулеметами на спине, с винтовками за плечами, а то и в руках, как с кольями, или держа их под мышками, или просто волоча за ремни, а иные несли по две, видимо помогая раненым.

И никто не останавливал эту многоликую, многотысячную толпу, и никто не приказывал ей построиться, как положено, и повернуть назад, к фронту, дыхание которого слышалось по отдаленному грому орудий, и лишь одинокий аэроплан, словно резвясь на радостях, то и дело низко пролетал над всей этой хорошо вооруженной толпой и даже качал крыльями, приветливо и ухарски, — немецкий аэроплан, и по нему никто не хотел стрелять.

— Все, штаб-ротмистр. И первый корпус отступает. Значит, и левый фланг второй армии открыт. Или будет открыт в самое ближайшее время, — безнадежным тоном произнес Орлов.

— Возмутительно! Ни одного офицера, не говоря уже о генералах. Как в воду канули. Трусы! Изменники престолу и отечеству! Под военно-полевой суд всех! — возмущался Кулябко и вдруг ринулся в толпу и выхватил револьвер.

— Штаб-ротмистр, остановитесь! — крикнул ему Орлов, но Кулябко, наезжая своим буланым конем на людей и повозки, уже кричал во весь дух:

— Что делаете, бестии вы этакие? Куда бежите, скоты вы этакие! Вы предаете престол и отечество! Вы изменяете присяге государю и своему воинскому долгу! Предатели и мерзкие трусы, остановитесь, пока я не перестрелял всех до единого!

И разрядил револьвер в воздух.

Но на него никто не обращал внимания, будто никто и не слышал его угроз, и он продолжал гарцевать на коне, и кричать, и размахивать револьвером, пока его коня не схватили под уздцы и грозно закричали и замахали винтовками.

Орлов расслышал:

— …зачем велели отступать, когда у нас все шло как след?

— …мы были в самом пекле, а вы где были, ваша скородь?

— …с генеральев спрашивай, ваша благородь, а солдата не замай!

— …Убирайся в свой штаб от греха, ваша благородь! Не мы командуем, не мы повинные в отступе!

И Кулябко вернулся к Орлову, подавленный, с перекошенным лицом, и, спрятав револьвер, сказал упавшим голосом:

— Анархия. Полная. Подполковник штаба Гинденбурга Гофман может торжествовать: они… победили. Как и сказал предатель Крылов: мы — победим. По нашим радиограммам, по перехваченным нашим дислокациям корпусов и дивизий. По открытым картам. Гениально! Мой денщик этаким способом смог бы разбить самого Наполеона… — и с ожесточением заключил: — Я арестую всех паникеров! И первого — Артамонова! И под военно-полевой суд! Всех, каналий! Они приняли провокационный приказ за настоящий! Это — все проделки Гофмана, мне кое-что о нем сказал Крылов.

И, пришпорив коня, поскакал вдоль дороги.

Орлов крикнул ему:

— Кулябко, не делайте глупостей!

Но Кулябко не остановился.

И тогда Орлов направил своего коня в толпу и крикнул что было мочи:

— Братцы, солдаты русские! Именем главнокомандующего фронтом приказываю… Умоляю во имя отечества нашего: прекратите это позорное, похоронное шествие! Вы есть армия России — великой земли русской и должны остаться ею до конца своей жизни! — И скомандовал: — Ста-а-нови-и-ись! По-ро-о-отно-о-о! Кру-у-го-о-ом!

И диво: ближние солдаты, слышавшие его команду, заторопились становиться в шеренги, искать своих, называли части и разом преображались, превращаясь в войско суровое и грозное, но части перепутались, перемешались, и построиться было не так легко. Однако дальше от Орлова продолжали идти к Млаве.

Откуда-то на отступавших вихрем налетели казаки-бородачи, преградили путь передним, потом обложили колонну отступавших по сторонам и ее остановили, а ездовых обозов принялись награждать плетками и поворачивать назад.

Поднялся шум голосов, крики «Уланы!», и тут же послышались выстрелы, так как дальние от казаков солдаты приняли их за немецкую кавалерию.

Орлов и тому был рад. Да, конечно, налет казаков был похож на налет гуртоправов, когда они гнали непокорный скот в Москву, — такое Орлов видел не раз на московском шляху в молодости, но сейчас подумал: «Что поделаешь? Война. Не до эстетики».

И тут показались офицеры и заторопились к своим частям, выкрикивая названия полков и номера рот.

Орлов облегченно вздохнул и погнал коня в Нейденбург по мощенной серым камнем мостовой.

И вскоре встретил черный открытый автомобиль и подумал, что это Самсонов возвращается в Остроленку или едет в Млаву, как увидел: в автомобиле сидел майор Нокс со своим помощником, лейтенантом и вестовым, и что-то возмущенно говорил, жестикулируя.

— Майор Нокс! — крикнул ему вдогонку Орлов, а когда он остановился, подъехал к нему и тревожно спросил: — И вы уезжаете, майор? Что здесь происходит? Я сейчас видел черт знает что такое.

Майор Нокс выбросил негоревшую сигару и раздраженно ответил:

— Вы видели то, что происходит… Корпус Артамонова покинул позиции при Уздау и открыл противнику путь в тыл Мартосу, Кондратовичу и Клюеву. Какой-то саперный поручик Струзер из штаба двадцать второй дивизии первого корпуса принял неведомо от кого телефонограмму: «Начальнику дивизии. Командир корпуса приказал немедленно отступать на Сольдау» — и передал ее начальнику дивизии Душкевичу, у которого дела шли отменно хорошо. И этого оказалось достаточным, чтобы корпус покинул позиции, хотя Артамонов такой директивы не отдавал. Самсонов устранил его от командования и назначил на его место Душкевича, приказав ему держаться во что бы то ни стало в районе Сольдау… Провокация это! Невиданная, неслыханная — приказ якобы Артамонова об отступлении. Кулябко, которого я сейчас встретил, прав; у него нос — истинно жандармский.

У Орлова все в груди надломилось, и он тяжко сказал:

— А я везу от Жилинского приказ Самсонову: держаться до прихода Ренненкампфа… Неужели фон Гинденбург и фон Бенкендорф он же так может вести войну? Это же позор неслыханный!

— Гинденбург — не знаю, а Гофман и Людендорф могут. Людендорф таким же обманным путем заставил бельгийцев открыть ему ворота главной цитадели Льежа и взял крепость. Что касается Ренненкампфа, то он не будет помогать Самсонову. По личным мотивам. Предал он Самсонова! Все предали. О, и зачем вы слушали Жоффра… Он все равно останется неблагодарным России за то, что вы оттянули на себя два-три корпуса бошей с запада. Ибо не будь нас с вами, Англии и России, боши перестреляли бы французов, как вальдшнепов, — это сказал сэр Китченер. Вы спасаете Жоффра ужасной ценой.