Михаил Соколов - Грозное лето

Об этой истории знал весь Петербург: царь подписал указ двадцать восьмого июля, днем, в присутствии автора его, Янушкевича, а когда Янушкевич, вернувшись в Петербург, поручил начальнику оперативного отдела генерального штаба, генералу Добровольскому, передать указ по телеграфу военным округам, царь вечером отменил его, ограничившись частичной мобилизацией только против Австрии.

Янушкевич, Сазонов и даже Сухомлинов пришли в ужас от такой нерешительности монарха и собрались в генеральном штабе на совет. Янушкевич тут же по телефону хотел убедить царя не отменять указа и привел факты, говорившие о том, что Германия все равно нападет на Россию, как только покончит с Францией, но царь заявил, что прекращает разговор об этом. Тогда Янушкевич сказал, что в его кабинете находится Сазонов, и передал ему трубку.

Сазонов попросил царя принять его незамедлительно. Царь помолчал немного и сказал, что будет ждать его в три часа дня.

Сазонов был в отчаянии.

— Мы проигрываем войну, еще не успев начать ее! Это ужасно — решать судьбу России, судьбу Европы по телефону! — восклицал он, расхаживая по кабинету Янушкевича и то и дело посматривая на часы, но часы так медленно шли, что он несколько раз тряс их над ухом, будто подгонял.

В три часа дня он приехал в Петергоф и застал царя за картой, разложенной на столе.

— Я давно жду вас, Сергей Дмитриевич, — сказал царь как-то недовольно.

Сазонов был удивлен и ответил с явным недоумением:

— Я бы прилетел к вам, ваше величество, на крыльях, но вы соблаговолили назначить мне аудиенцию на три часа. Сейчас… — достал он золотые часы из карманчика черного жилета и, открыв крышку, посмотрел на них: — Сейчас ровно три, так что…

— Я вас слушаю, Сергей Дмитриевич, — прервал его царь.

Сазонов, стоя возле стола, сказал без всяких предисловий:

— Ваше величество, Германия решила использовать сараевскую трагедию и явно ведет дело к войне и уклоняется от посредничества, о коем ваше величество соблаговолили просить императора Вильгельма…

Николай переложил с места на место книги, что лежали по другую сторону стола, и устало произнес:

— Продолжайте, Сергей Дмитриевич. Можете садиться.

Сазонов не сел, а раскрыл портфель, достал бумаги, но не положил их перед царем, а держал в руках и стал докладывать о том, что ему было ведомо о действиях Германии с самого начала сараевской трагедии.

Николай курил и слушал, опустив голову и не перебивая, но было видно, что слушает все это по необходимости, из-за вежливости к министру иностранных дел, которого уважал и не хотел обидеть, но который ровным счетом ничего нового не мог сообщить и добавить к тому, о чем уже сообщали Янушкевич и Сухомлинов.

— …Император Вильгельм хочет лишь выиграть время, чтобы закончить втайне все приготовления к войне. При этих условиях я не думаю, я не представляю, чтобы ваше величество могло более откладывать приказ о всеобщей мобилизации. Умоляю вас повелеть Сухомлинову или Янушкевичу обнародовать ваш высочайший указ незамедлительно, — настаивал Сазонов со всей энергией.

Николай не смотрел на него, а посматривал на его бумаги, которые Сазонов все еще держал в руках, хмурил брови и молчал или думал о чем-то своем. Сазонов не знал, что Вильгельм несколько дней тому назад прислал письмо царице с просьбой воздействовать на своего мужа — воздержаться от военных приготовлений — и клятвенно изображал себя поборником мира.

«Ты — мудрейшая женщина и царица России. Сделай невозможное — спаси два родственных тебе народа от войны. Война не нужна. И только ты можешь в этом убедить своего мужа и царя. Мы не властны остановить тот поток разжиганий, который льется со всех газетных строк. Но если подумать, что эти все газетные и другие выпады толкают нас на кровопролитие, то становится страшно. Теперь еще слово о мире за нами, а через несколько дней уже будет поздно», — писал Вильгельм.

— Вилли не станет обманывать меня. От тебя зависит — остановить войну. Я умоляю тебя, Ники, останови мобилизацию, — говорила царица и прослезилась.

Царь прочитал тогда письмо и мрачно спросил:

— Что это — безумец или подлец пишет?

Царица была невменяема и твердила сквозь слезы:

— Останови мобилизацию, Ники, умоляю. Наш друг Григорий тоже тебя просит.

Царь ничего более не сказал, а ночью получил новую телеграмму от Вильгельма с новыми заверениями, что он приложит все силы, чтобы уладить конфликт между Россией и Австрией.

И, позвонив Сухомлинову, отменил указ о всеобщей мобилизации.

Сейчас он слушал Сазонова и молчал. Он только что дал Пуанкаре торжественное обязательство выполнить союзнический долг и прийти на помощь Франции, если Германия нападет на нее. Германия давно вынашивала такие планы, он знал, и Вильгельм еще в Биорке намекал ему на это, когда предлагал германо-русский союз. Однако на Францию ведь еще никто не нападал — надо ли торопиться объявлять мобилизацию всеобщую и дразнить Германию, которая конечно же ответит тем же?

Он не верил Вильгельму. Но, не объявляя всеобщей мобилизации, как иначе можно заставить Австрию оставить Сербию в покое, которую он, Николай, торжественно обещал защитить от посягательств Франца-Иосифа, действующего конечно же при поддержке того же Вильгельма, главы Тройственного союза? Николай не знал, что, когда Вена предъявила ультиматум Сербии, не кто иной, как Вильгельм, пришел в восторг оттого, что Вена не побоялась пойти на этот шаг, но хорошо знал, что Вильгельм никогда не простит ему фактического аннулирования Биоркского договора о германо-русском союзе и до сих пор поносит его, Николая, при всяком случае, как сообщает из Берлина посол, и наверное же действительно хитрит, чтобы выиграть время. И тот шабаш, который германцы не без его, Вильгельма, согласия устроили недавно в парке Киссингена, соорудив там макеты Кремля и Василия Блаженного, чтобы тут же, в грандиозном фейерверке, сжечь их под бравурные звуки немецкого гимна, далеко не случайный. Но тогда как же понять письмо Вильгельма императрице и телеграммы ему, Николаю?

Сазонов, всегда как бы полузакрывший глаза от усталости или от привычки, теперь широко раскрыл их, взволнованный до крайности, и продолжал настаивать на своем:

— Ваше величество, у меня только что был Пурталес. Он совершенно потрясен, он знает, что война надвигается с каждым часом, что ее форсирует его же правительство, и умолял меня сделать ему какое-нибудь предложение, разумеется, которое оправдало бы его информацию Берлина о том, что Россия капитулирует. Он даже уверял в этом на днях нидерландского посланника и бельгийского поверенного в делах. И сказал, что это будет триумфом для Тройственного союза.