Михаил Соколов - Грозное лето

Орлов спросил:

— А к отступлению нашего первого корпуса Гофман не имеет отношения, как вы полагаете?

— Он ко всему имеет отношение. И он был уверен, что ваш первый корпус отступит непременно. Он вообще уверен во всем и ведет себя так, как если бы был командующим армией. Это все видят и знают. Но почему-то относятся к этому легкомысленно: мол, Гофман любит прихвастнуть. О, это коварная бестия, поверьте мне, и я не удивлюсь, если он через год-два станет генералом. А в общем — скотина и свинья порядочная, — совсем неожиданно заключил лейтенант и попросил закурить.

Орлов дал ему папиросу, так как руки у него уже были связаны, дал прикурить и подумал: лейтенант не соврал. Положение второй армии действительно тяжкое, и что теперь можно сделать — трудно сказать.

— Сведения лейтенанта соответствуют действительности, Александр, — сказал Андрей Листов. — Так что допрашивать его в штабе нечего, и я не знаю, что с ним делать. Да и где теперь штаб, неведомо.

— В Орлау, надо полагать: Самсонов остался там для руководства войсками Кондратовича, — ответил Орлов и спросил: — Быть может, отпустим лейтенанта? И его конников? Не до них теперь.

— Ты — в своем уме? Я должен доставить его Самсонову и доложить о силах противника на левом фланге. И тебе советую поворачивать назад, ибо Нейденбург пылает, как скирд соломы, и может пасть в любой час. Поджигают свои города подлецы, чтобы нам некуда было отступать в случае надобности. И еще стреляют с крыш, с балконов, из окон: Кулябко подстрелили, кажется, разрывной пулей.

— Мне нужен Крымов. Самсонов просил повидать его и проверить, как исполняются его директивы относительно Нейденбурга. Так что отпускай пленных и поедем вместе. Самсонова ты теперь не найдешь, — сказал Орлов убежденно и жестко и обратился к лейтенанту: — Лейтенант, можете быть свободны. Вместе с вашими уланами. Будете впредь так поступать с мирными жителями, поляками или немцами, — я видел, что ваши уланы сделали со своими соотечественниками, не желавшими отступать, — рано или поздно ответите за это. Жизнью… За сведения благодарю.

Андрей Листов не знал, что и говорить и что делать. И негодующе воскликнул:

— Что за дамский гуманизм, Александр? Их следует допросить, выяснить, кто изрубил поляков, и наказать по всем правилам военного времени.

— Поручик Листов, исполняйте то, что я сказал, — повысил голос Орлов.

А лейтенант, не веря своим ушам и уставившись на Орлова настороженными серыми глазами, некоторое время не знал, что и говорить, но потом справился с волнением и неожиданно сказал:

— Я завидую вам, капитан, что вы — русский. Русские могут быть сердитыми и горячими, требовательными и даже яростными, но, — косо посмотрел он на ефрейтора Шварца, — они великодушны. Нам же, немцам, вбивали в головы, в том числе и мой отец, что мы должны господствовать над всеми. Великодушие? Гуманность? Все это — чепуха, не достойная немецкого солдата…

И тут грянул выстрел. Лейтенант качнулся, удивленно посмотрел на стрелявшего и рухнул.

Все оцепенели. Стрелял ефрейтор Шварц-рыжий. Из парабеллума, который, оказывается, был у него за поясом под мундиром.

Казаки схватили его, обезоружили, и поднялся розный крик:

— Подлюка, вон ты каков?

— На капусту его! На распыл!

— Погодь, братцы! Это он, кат, загубил поляков! По приметам, как раз он и есть: рыжий, красный длинный нос… Убивец!

Орлов переглянулся с Андреем Листовым, как бы спрашивая, что делать, и приказал:

— Расстрелять.

К нему подошел польский легионер, козырнул и спросил:

— Разрешите, господин капитан, мне исполнить ваш приказ? Испрашивает поручик польского легиона Щелковский, не пожелавший служить предателям своей Родины.

Орлов посмотрел на Андрея Листова, увидел, что тот утвердительно кивнул головой, ответил:

— Исполняйте.

Поручик Щелковский подошел к ефрейтору и спросил требовательно по-немецки:

— Ты порубил поляков?

Улан со звериной ненавистью крикнул ему в лицо:

— Я! Я! Всех вас надо так! Всех до единого — польских, русских, сербских сви-и-и…

Поручик Щелковский прервал его железным голосом, по-польски:

— Судом моего многострадального народа — смерть, пся крев!

И выстрелил в упор.

Французская армия переживала тяжкие дни: сражение в Арденнах было проиграно; Эльзас был потерян; семь германских армий наступали со всей энергией и поспешностью, будто позади у них был противник и гнал их в шею. Особенно спешили первая и вторая армии фон Клука и фон Бюлова, вышедшие на оперативный простор и рвавшиеся к Парижу с севера, с тыла, так что губернатор Парижа, генерал Галлиени, ожидал появления немецкой кавалерии у стен французской столицы в самое ближайшее время.

Бельгийская армия хотя и одержала победу при Малине, однако фактически уже перестала быть силой, способной повлиять на положение французской армии, и вот-вот могла сдать противнику Антверпен.

А Италия вела закулисный торг с обеими воюющими сторонами, норовя побольше получить за выход из нейтралитета, и надежды на ее присоединение к союзникам не было.

Сазонов предложил королю Эммануилу Тринтино, Валону и Триест, однако Эммануил хотел получить еще и остров Сасено, и Долматинское побережье Албании, и пятьдесят миллионов фунтов стерлингов английского займа — пятьсот миллионов рублей. Союзники возмутились такой щедростью Сазонова и заявили ему, что Англия и Франция вообще не намерены гарантировать какие-то территориальные обещания зарвавшейся Консульте.

И тогда министр иностранных дел Италии передал французскому послу: «Королевское правительство получило от Германии и Австрии заверения, рассеявшие опасения, которые возможны были у него относительно намерений центральных держав по отношению к нам. В таких условиях становится маловероятным, что Италия выйдет из нейтралитета». То есть что рассчитывать на вовлечение Италии в войну на стороне союзников нечего — в лучшем случае. В худшем — что Италия может выступить на стороне своих партнеров по Тройственному союзу — Германии и Австрии.

Нечего было особенно надеяться и на Японию: она бомбардирует германскую крепость в Китае — Киао-Чао, прибирает к рукам железные дороги, принадлежащие Германии, и ее тихоокеанские острова — Каролинские, Марианские, Палау — и этим ограничила действия в помощь союзникам, хотя на словах обещает рассмотреть вопрос о посылке в Европу нескольких корпусов своих солдат.

Молчали и Соединенные Штаты Америки, и президент Вудро Вильсон читал газеты с сообщениями о победах рейха и вел беседы с французским послом Жюссераном, говоря «с нескрываемым волнением о европейском конфликте», как писал Жюссеран. Вильсон слишком плохо знал Европу, как, впрочем, и Европа — его, и называл «конфликтом» войну, которой еще не видел мир и которая уже унесла в могилу тысячи и тысячи людей и привела к опустошению территорий, на которых могли бы разместиться несколько штатов Северной Америки.