Михаил Соколов - Грозное лето

— Ну, ну, Надежда Сергеевна. Никуда Александр вас не денет, так что вы что-то-преувеличиваете, — басовито сказал Бугров, краснея от смущения и неловкости.

Надежда и сама почувствовала неловкость и извинилась:

— Простите меня, Николай, я по-дружески. Пойдемте на перевязку, а после поговорим. Я могу предоставить вам место в нашем купе, — девочки перебудут в другом служебном купе.

— Мне ничего не надо, Наденька, ничего. Лишь бы добраться до лазарета, а там все образуется. Я три дня ждал санитарного поезда и на вашем бы не уехал, да начальник сам пригласил.

Надежда осмотрела рану Бугрова и нашла ее очень серьезной: рваная, от разрывной пули, запущенная. Но ничего не сказала, а лишь мягко поругала за то, что он не сделал перевязки вчера.

— Ну, ничего, до свадьбы заживет. Кстати, — вспомнила она, — Мария тоже служит сестрой милосердия, у меня консультируется, — белая кость, не привыкла к черной работе сестры.

Бугров видел: Надежда хочет вызвать у него интерес к такому разговору, чтобы определить их с Марией отношения, но он и не думал скрывать их и с сожалением произнес:

— Ни одного письма. За все время, как началась война.

— А прежде писала?

— Нет, конечно. Она ко мне совершенно равнодушна. Всегда была равнодушна, хотя я дважды делал ей предложение.

— Сделайте и третье, если любите, — сказала Надежда с неясной завистью и крикнула в раскрытое окно: — Алексей! Погоди, я сейчас! — А Бугрову сказала: — Потерпите, Николай, я скажу сестрам, они закончат перевязку.

И выбежала из купе.

Алексей Орлов стоял возле вагона, опираясь на оголенную шашку, и улыбался чему-то, и жадно раскуривал папиросу, будто год не курил.

Надежда спрыгнула едва не с самой верхней ступеньки вагона и повисла на шее Алексея, восклицая:

— Алеша! Алешенька, милый, как же я не видела тебя до сих пор? Ты в каком вагоне? Где ранен? Переходи ко мне. О, ты уже — поручик? Молодец.

Алексей улыбался и говорил:

— Боже праведный, как сказал бы мой братец Василий. Воистину, пути твои неисповедимы.

И обнял ее и, прижав к груди, поцеловал в голову, в белую косынку, — торопливо, будто их могли разлучить. И уж потом спросил своим певучим тенорком:

— Сашка… Александр жив, не знаешь?

Надежда оторвалась от его груди и ответила:

— При штабе Жилинского он. Мы только что виделись в Белостоке, так что все хорошо. А у тебя нога?

— Под Люблином, гранатой, с цеппелина.

— Ну, пойдем к нам, я сделаю тебе перевязку. И представлю штабс-капитана Бугрова, он сидит в перевязочной.

— Я — в товарном вагоне. У нас там сносно: солома, матрацы, так что обойдется. И сестра есть. А Николаю передай привет. Скажи, что мне не хочется покидать своих солдат. Кстати, там есть и наши земляки, казахи с верховых станиц, — ответил Алексей и добавил: — Зайти поговорить — с удовольствием, вот только раны действительно не того… Приведем в порядок перевязку — и навещу тебя. Да, а в какой вагон приходить-то?

— В восьмой, на нем имя цесаревича написано, твоего тезки, так что не забудешь.

— Ну, а я в первом от вас.

Но Алексей Орлов не пришел. Надежда уже закончила и перевязки, и приготовила чай с малиной, однако его все не было, а пройти в его вагон нельзя было, для этого надо было остановить поезд. Поезд же шел, да так незаметно наступила и ночь.

А когда ранним утром он остановился и Надежда вышла из вагона, она ахнула: все товарные вагоны были отцеплены. Кто, где и когда это сделал, она не знала. «Проспала! Все проспали! Боже, что же теперь будет с ранеными? Где же их отцепили и куда направили? И что же будет с Алешей? Они пропадут все», — сокрушалась она.

Начальник поезда, когда она спросила у него, когда это случилось, печально ответил:

— В два часа тридцать пять минут ночи. Меня даже не соблаговолили поставить в известность. Депешу отбили, по всей вероятности, из Минска. Варвары. Чингисханы!

Бугров сказал Надежде:

— Предупредите начальника поезда: среди ваших служащих есть один гаденыш — провокатор-санитар. Лучше бы его высадить где-нибудь, чтобы он не записывал все, что говорит начальник поезда.

Надежда подумала и ответила:

— А давайте мы его и высадим. На первой же остановке. Я попрошу его сходить в эвакопункт на станции при отходе поезда, после второго звонка.

Но поезд шел и шел без остановки, как курьерский. Видимо, минский генерал все же что-то отбил депешей на следующие станции.

И тогда Надежда позвала к себе в купе санитара, на которого указал Бугров, и сказала:

— Вот что, сударь: или вы отдадите мне вашу крамольную тетрадь, в которую вы заносите всякую гадость, или я остановлю поезд и выброшу вас, как последнего фискала-доносчика.

Санитар растерялся:

— Да я ничего, Надежда Сергеевна. Я просто так, заради удовольствия кое-что вписываю в тетрадь. Но ежели вы…

— Принесите мне тетрадь, — властно повторила Надежда.

Санитар принес тетрадь и — боже мой. Что там только не значилось!

И то, сколько было получено медикаментов, и куда они деваются, и то, кто из сестер милосердия что говорит о раненых и за кем особенно усердно ухаживает, и сколько продуктов израсходовано медицинским персоналом, и записаны были все слова, сказанные в Минске генералу, и сама сцена окружения его солдатами и офицерами, и конечно же все, что говорилось начальником поезда о санитарных и железнодорожных властях.

Надежда изорвала тетрадь и выбросила в окно поезда.

Санитар больше не показывался и на глаза.

Бугрову Надежда благодарно сказала:

— Спасибо, Николай. Я изорвала эту гадость и выбросила в окно. Там действительно было много всякой дряни. Не политической, а просто дряни и бабских сплетен… Ну, а что же мы с вами так и не поговорили? Где и при каких обстоятельствах вы получили такое ранение? И за что были награждены святым Георгием?

— Долгая песня, — холодно ответил Бугров и настороженно спросил: — А рана что, плохая очень?

— Как и всякая рана. Разрывной пулей вы ранены. И запустили. В лазарете почистим, и все обойдется, — ответила Надежда.

— В какой лазарет вы меня привезете? — спросил Бугров, чувствуя, что везут его в один из высокочтимых лазаретов.

— В Серафимовский лазарет Анны Александровны Вырубовой. Слышали о такой? Флейлина ее величества.

— Да, конечно.

Надежда строго сказала:

— Вам не нравится, что я везу вас в этот лазарет, а мне не нравится ваша рана, сударь. Если бы вы были для меня посторонним человеком, я отпустила бы вас в Петербурге на все четыре стороны. Но я не могу этого сделать.

— Премного благодарю, Наденька. Но к мадам Вырубовой мне не очень хотелось бы попасть, и я постараюсь избавить ее от своего присутствия раньше, чем она меня увидит.

Надежда знала: у Вырубовой был тайный роман с каким-то петербургским офицером. Не с Бугровым ли? И спросила напрямую: