Виктор Савин - Чарусские лесорубы

На берегу она оставила Шишигина и начала выжимать подол.

Спешившийся Чибисов подошел к Лизе, достал из кармана раздвижную алюминиевую чарку и наполнил ее спиртом из фляги.

— На выпей, согрейся! Жизнь тебе, что ли, надоела? Забыла поговорку: не зная броду, не суйся в воду. Давай пей!

— Я не мужик, чтобы спирт глотать.

— Пей, я приказываю!

— Вот еще, нашелся приказчик!

Медникову окружили женщины и силой заставили выпить чарку.

Потом очередь дошла до Шишигина; чарка была еще не налита, а он уже протянул за ней руку.

Бригады багорщиков Богданова и Ермакова с обоих берегов постепенно разобрали затор, распустили сбившуюся в кучу древесину, а застрявшее бревно с помощью лодки и веревок подтянули к берегу, распилили пополам и в таком виде отправили в дальнее плавание.

На берегах снова закипела горячая и дружная работа. Снова затарахтели тракторы, лебедки, загудел людской улей.

— Лиза, айда на этот берег! — кричал Ермаков.

— Нет, я теперь с Шишигиным останусь! — шутила она. И запела:

— Пойте, пойте! — говорила она женщинам из бригады Богданова.

Ее поддержали все. Запел даже сам Харитон Богданов, голоса у него не было, но все же пел, как умел.

Потом она села в лодку и подплыла к Ермакову.

— Плохо у вас тут, — сказала. — На нашем берегу лучше.

Лиза встала у длинной поленницы, скинула в воду несколько чурбаков и крикнула на другой берег Богдановой:

— Тетя Даша, давай посоревнуемся?

Дарья Богданова встала у такой же поленницы.

— Думаешь, струшу? Давай!

И поленья полетели в реку.

Обеспечив поварих дровами, Синько отпросился у них проведать Паньку. Все ему здесь было ново, интересно. На душе у него от тепла, от солнца, от запаха подснежников было празднично. Торокину он отыскал в бригаде Ермакова. Вместе с Медниковой она скидывала поленья в воду, хохотала над неуклюжими чурбаками, точно над живыми. Свалившись в воду, они исчезали, а потом всплывали, кружились, словно снова просились на берег. Панька закидывала их другими поленьями и покрикивала:

— Айда отсюда, плыви, плыви! Все бока пролежал на одном-то месте.

Григорий сначала стоял в сторонке, смотрел на ее разрумянившееся веселое лицо, потом сказал:

— Панько, иды до мене.

— Вот еще, пойду, как раз. Айда лезь на поленницу, помогай.

— Айда, Синько, айда, не бойся! — крикнула Медникова. — У нас веселее, чем там с поварихами. И не стыдно тебе: такой здоровый, а чистишь картошку.

— Лезь сюда, Гриша, лезь! — ласково сказала Панька.

Парень помялся, помялся на ногах, потом тряхнул головой, выпятил грудь (а она у него широкая, могучая, стукнуть кулаком — загудит, как колокол), подошел к краю поленницы, нажал на нее плечом и отвалил сразу в воду десятка два толстых метровых плах.

Все ахнули.

— Вот где силища-то зря пропадает!

— А ну-ка, Гриша, давай, давай!

А парень отвалил от поленницы еще кучу дров, еще и еще. Он даже сам поразился, откуда в нем столько силы набралось. Ему даже самому стало интересно и забавно, что легонько, играючи, может обогнать на работе и Паньку, и Лизу, и всех, кто тут работает, кто по полешку скидывает в реку дрова.

А ну-ка, он попробует еще покидать поленья, по одному?

Он залезает на поленницу к Паньке. Она ласково потрепала его по щеке, заглянула в глаза. А у самой у нее глаза серые, добрые, с веселыми искорками. И он вдруг вспомнил: она ведь беременная. Скоро должна пойти в декрет. Он станет отцом. У них с Панькой будет маленькая лялька. Паньке дадут отпуск, она начнет нянчиться с ребенком, а ему, Синько, придется по-настоящему работать. Ему представляется, что он будет делать: ездить на ленивых волах, возить воду, дрова, чистить картошку… «Та хай вона сгине така работа!» — мелькнула у него неожиданная мысль. Он начинает скидывать поленья в реку: одно, другое, третье. И кажется, будто дрова из его рук сами потекли в воду, он только к ним притронется, а они фырк — и в реке. Руки у него тяжелые, тугие, а дрова легонькие, как перышки. А он боялся работы, пугался! Ему кажется, что все смотрят на него и удивляются: какой же герой Гришка Синько!

И он работает, старается пуще прежнего. Все поют, и ему хочется петь, смеяться, дурачиться. Чтобы посмешить девчат, добавить веселья, он запевает:

И Паня, и Лиза, и вое, кто поблизости, прыскают от смеха. А Синько запевает новый, еще более смешной куплет.

Никто и не заметил, как верхом на лошади подъехал парторг.

— Синько, ты что тут отираешься? Тебя поварихи потеряли. Ступай скорее в лагерь. Надо воду таскать, картошку чистить.

— Он с нами работает! — заступились за парня девчата.

— Знаю, какой он работник-то. Иди скорее, Синько, иди.

Парня будто окатили холодной водой.

— Не хочу я картошку чистить, Хветис Хведорович, — взмолился Синько. — Нехай пропадет вона пропадом та картошка!

— Что же ты хочешь?

— Здесь останусь, лес плавить. Со всеми хочу быть, на людях.

— И с зачисткой берегов пойдешь?

— Пиду. Хиба нет? И в лес потом работать пиду.

— Он, лес-то, тяжелый ведь? Это не кукуруза, не подсолнухи!

— Нехай, у меня силы хватит.

— А кто на кухне поварихам помогать будет?

— Так есть же люди, найдутся.

— Кто найдется? Теперь немного охотников на кухне работать.

И, обращаясь к сплавщикам, Березин спросил:

— Может, из вас, девчата, пойдет кто-нибудь вместо Синько?

— Аха, как раз! Ночей не спали, только об этом и думали.

— Пошли вон Паньку. Пускай поменяются местами. Ей все равно скоро на легкую работу придется идти.

— Вот правильно!

— Ступай, Панька, ступай.

Парторг помолчал, потом сказал:

— Верно, Синько, пора тебе браться за настоящую работу! Только возьмет ли тебя Ермаков в свою бригаду?

— Кого? — спросил Сергей, подходя к Березину.

— Синько вот, Григория. Ты, наверно, знаешь, что это за человек?

— А почему не взять? Возьму!

Вечером после захода солнца на лугу у моста горели десятки костров. Дым от них расстилался далеко по реке. В лагерь сплавщиков приехало почти все леспромхозовское начальство и представитель треста: маленький толстый человек, с коротенькими ногами, засунутыми в резиновые шахтерские сапоги, в демисезонном пальто, в шляпе. Сплавщики тут же дали ему имя «Кот в сапогах». Выпившие по чарке люди балагурили у огня, пели, вспоминали, что произошло за истекший день. О злополучном бревне и заторе появилась заметка в «боевом листке».

Прочитав эту заметку, представитель треста нахмурился, и тут же в присутствии рабочих начал «пилить шею» директору леспромхоза: