Ольга Гуссаковская - Ищу страну Синегорию

А в нашем поселке сейчас, наверное, азиатская знойная сушь. И не поверишь, что это Колыма. Куры с разинутыми клювами дремлют в коротких синих тенях. Замерло на веревках пестрое белье. Вдоль тротуаров — летучие сугробы из семян ивняка. Изредка налетевший ветер завивает на дороге пыльные смерчи.

И я отлично знаю, что ты сейчас в клубе, в той самой комнате за сценой, где мы виделись последний раз. За ее окном — зеленая стена кустов.

Я помню их другими. Озябшими, в пушистых снежных муфтах. Они каждое утро заглядывали к нам в окно и радостно кивали: «Вы счастливы? И мы тоже. Видите, нам даже не холодно сегодня».

Тогда они еще не выучились равнодушию. А в наше последнее свидание они уже стояли безликой зеленой стеной. Так же, как и сейчас.

Им было все равно, что скажет мужчина с чужими, спрятанными глазами, что сделает женщина. Да они и знали — ничего не будет. Слишком многое легло с тех пор между нами.

Я спросила: «Ты счастлив?» — «Да… очень…»

В паузе пряталась ложь. Я слишком хорошо знала тебя, чтобы поверить. Но почему же я ничего не сделала? Почему ушла, мило поговорив о том о сем десять минут?

За окном тайга и дождь. Ты далеко и искать ответ поздно.

…Дверь распахнулась так стремительно, что задрожал домик.

— Бригадира нет?!

На смуглом Женином лице глаза совсем круглые — она чем-то взволнована. Женя — моя соседка по койке, у ее профессии ответственное название — техник разведки, а стаж работы всего два месяца.

Очень трудно живется Жене! Во-первых, дали смешное прозвище Веретено и тут же забыли, как зовут. Женя и — впрямь под стать веретену — тоненькая и верткая, но ведь от этого не легче, если тебя не хотят принимать всерьез ни как работника, ни как женщину. Желонщик Костя даже и глазом не поведет… А я знаю, что под Жениной подушкой спрятана его фотография. Кусочек выдуманного внимания. Женя почти верит, что фотографию ей подарили. На самом деле ее выбросила за дверь промывальщица Любка полсекунды спустя, как в эту же дверь вылетел сам Костя.

Впрочем, трагедии тут никакой нет: ведь, кроме Кости, есть еще техник Лева. Он живет в нашем же домике. Насмешливый, вспыльчивый одессит, весь слегка напоказ. Женя и сама толком не знает, кто ей нужнее, но Костя красивее, его легче выдумать. А какая женщина не выдумывала себе героев?

Но что случилось на этот раз? Женя не похожа на себя. Это уже не бодрое веретено, а ломкий стебелек под ветром.

Женя схватила меня за руку.

— Идемте! Собрание сейчас будет.

— О чем?

— Ой, сами услышите! Идемте!

Кажется, Женя не совсем понимала, что говорит. Все равно я пошла с нею.

На собрание пришли даже те, кто обычно остается дома, — продавец местной «каптерки» Марья Ивановна и жена дизелиста Яши Розенблюма Ганнуся. Та самая, которой предназначался красивый букет из голубики (мы его весь объели дорогой). Она — здешний фельдшер.

Ганнуся меньше всех ростом. Это ребенок, забывший стать женщиной. Темные брови стрелками, прямые волосы. На бледном личике тень давнего страдания. Лица людей, как сама земля, хранят отпечатки пережитого. Что бы ни случилось после — прошлое остается. Не знаю, что прячут Ганнусины грустные губы, но ее сегодня — в улыбке. Медленной и робкой, как северная весна.

…Людей больше, чем может вместить «холостая республика». Дверь настежь, и на пороге тоже уселись двое. Отмахиваются от дождя, как от комаров.

На столе, свесив ноги, сидит бригадир Толя Харин. Он никак не может дождаться хотя бы относительной тишины. В углах переругиваются, то и дело подходят опоздавшие.

— Товарищи! Да тише вы там! Дома, что ли, не наругались? Товарищи…

Бесцветный Толин голос тонет в разноголосице.

— Да чего там — «товарищи»! Будем о деле говорить или нет?!

Встала промывальщица Люба. Вся как куст рябины осенью — пьянящая горькая красота. И стало тихо.

Любка взяла за плечо Женю, поставила перед собой.

— Это до каких пор девчонку обижать будут? Кряжев сегодня опять смухлевал. Проходки у него и десяти метров не было, а получилось сколько? Двадцать? Ему что — у него станок, как скрипка в руках. Что хочет, то и сделает, а девчонке отвечать. Другие-то с нее спрашивают — куда, мол, техник, смотришь?

Женя покосилась на Кряжева. Он огромен и космат. Молчит. Навесил брови на глаза.

— Так я же ничего не говорю. Ну, не сумела, не заметила. Федор Маркович, может, подшутить хотел…

— Шутки-то эти ему рублями в карман валятся, — зло перебила Любка, — а ты, птенец, не оправдывайся, коли не виновата! Я вот одного понять не могу — чужие мы тут все друг другу, что ли?

Почему молчите? Вот ты, Костя, ты же желонщик, видел ведь все. Или тоже на легкие деньги потянуло?

— Тебе поди, деньги-то легче достаются! — Костя довольно обвел всех нагловатыми навыкате глазами.

Вспыхнули и погасли смешки. Любкино лицо погрозовело….

— А ты их когда видел, эти мои легкие заработки? Может тогда как с крыльца летел?! И нечего в сторону вилять — нельзя так больше жить. Каждый за себя каждый мухлюет, как может. Какая мы после этого бригада? А еще поговаривали: за коммунистическую, мол, надо бороться…

— Люба, опомнись! Ну зачем ты так?

Толя Харин съежился от неловкости. В глазах мольба: пусть только все успокоится, и опять будет тихо и гладко.

Тем временем прораб Семен Васильевич успел уже настрочить в блокноте «постановленьице». Он сам весь в этом слове. Но зачитывать его не пришлось..

Собрание, как взбесившийся конь, пошло напролом без дороги. Уже Марья Ивановна, руки в боки, обличала прораба во взяточничестве, уже Люба, стреляя зелеными глазами, отбивалась от чьих-то обиженных жен. Весь шум перекрывало довольное Костино ржанье.

Яша давно ушел, бережно взяв под руку Ганнусю. Пробиралась к двери Женя. Я пошла за нею.

Вокруг снова дождь и ранняя темь. Рядом работает «Яшино хозяйство» — подстанция. Размеренно стучит движок. Косой луч света на мгновение осветил Женино скомканное лицо, остановившийся взгляд круглых галочьих глаз.

— Ну скажите, разве можно так жить?! Двадцать раз собираются, и всегда одно и то же: переругаются, а то хуже — передерутся... и все как было!

Откуда-то сзади донесся раскатистый бас Кряжева:

— И правильно! Как умеешь, так и работай — за то и деньги берешь. Вон, говорят, комплекс, что ли, какой-то вводить будут... Это что же? Все, значит, из одного корыта — я работаю, а лентяи деньги подбирают? Дураков нет!

Женя тронула меня за локоть:

— Слышали? А нам в техникуме говорили, что комплексный метод работы — самый передовой, что мы должны бороться за его введение. Бороться! Тут и так-то не знаешь, как выкарабкаться...

Одна за другой обгоняли нас серые людские тени — не разберешь кто.

— Начальника дельного у нас нет — то и беда,— снова долетело из-за стены дождя.