Ольга Гуссаковская - Ищу страну Синегорию

Нет, Яша все-таки ближе к завтрашнему дню, чем его жена, — подумала я. — Он лучше знает, ценой чего достигаются синие дали. Он знает что-то такое, чего до сих пор не знаю я.

— А как ты думаешь, про нас скажут?

Я обернулась. Жене и тут не сиделось на месте. Нить мыслей оборвалась.

— Про тебя персонально доложат, жди. Всем сестрам по серьгам будет… — тихо съязвил прораб. Он сидел в сторонке, вздыхал, покачивал головой, прятал в уголках губ усмешечку. Наверное, не зря про него говорили, что он человек «с прошлым».

Женя вспыхнула, но Лева положил ей на плечо руку, показал глазами: не мешай людям. Она промолчала.

Костя, стоявший у двери, фыркнул. Увидел, что никто больше не смеется, притих.

Алексей Петрович слушал, как Солдат слушает команду. Для него услышанное тоже было приказом, И прямо напротив него сидел Кряжев. Медвежье лицо неподвижно, руки тяжело лежат на коленях — никто не скажет, о чем человек думает.

Далекий голос заговорил о самом интересном для каждого — о том, что будет уже завтра. Далекое, манящее слово «коммунизм» встало за следующим листком календаря — наше завтра…

Мне показалось, что тайга отодвинулась. Не знаю, как это лучше сказать. Просто все то угрожающее, вечное, чему, казалось, еще многие годы жить, исчезло. Как-то особенно, непривычно я почувствовала силу всего созданного человеком. Даже то, что мы здесь слушали Москву, что в двух шагах отсюда мерно работала подстанция, было чудом. И я поняла: наша дорога туда, в будущее, вся будет состоять из таких чудес, незаметных лишь потому, что мы делаем их сами…

По лицам пробежала радость. — Доживем, товарищи, а? — спросил Яша.

— А как же иначе! Я, например, обязательно! — уверенно заявил Лева.

— Может, тогда и не надо будет в тайге маяться, и так всего хватит, — постно сложила губы Марья Ивановна.

— Ну, на наш век тайги хватит, — отозвался ее муж, и впервые что-то мелькнуло на его лице. Ирония, недоверие? Не знаю, но почему-то от его простой фразы слова померкли.

Зеленая шкала приемника мигнула и вдруг погасла. Яшины руки торопливо забегали, ища неполадку. Но, видимо, дело было серьезное: Яша сокрушенно покачал головой. И тогда поднялся Алексей Петрович. Он один мог так говорить — очень просто об очень большом, и это сразу зачеркнуло все сказанное Кряжевым.

— Товарищи! Очень жаль, что мы не услышали всего. Что ж поделаешь, такая у нас работа. Тайга. Но мы потом достанем газеты, вы не беспокойтесь.

Задумался на минуту. Потом быстро оглянул всех.

— Хотел попозже собрание провести, но, думаю, лучше теперешнего времени не будет. Говорить, кто в чем виноват, — не хочу сейчас, не стоит, да вы и сами все знаете. А вот как дальше жить будем, это уж вы мне скажите. Думаю так: надо нам, товарищи, на комплексную работу переходить. Так и контроль, и порядок будет, а иначе — воду толочь. Еще сорок лет до коммунизма не доберемся.

Женя вскочила:

— Правильно! Я же давно говорю, нас и в техникуме учили…

— Учили, да недоучили, — буркнул Кряжев и повернулся к Алексею Петровичу.

— Что ж, коли остальные мастера согласные, то и я не против. Работа у каждого своя, ее не спрячешь. Только вот лодырям вольготно будет. Я работаю, он чифирок гоняет, а деньги поровну?

— А ты сам и посмотри, чтобы никто чифирок не гонял, тогда и обиды не будет, — весело сказал Толя Харин и тоже повернулся к начальнику.

— Дело, Алексей Петрович, я тоже об этом думал.

Все зашумели, но деловито, без ругани. На табурет вскарабкался Семен Васильевич. В руке неизменный блокнотик с косыми скобками каких-то пунктов. На лице — трепетная радость.

— Товарищи! Я тут одно предложение хочу внести, зачитать, так сказать, проект постановленьица. Товарищи! Мы должны добиться присвоения бригаде звания коллектива коммунистического труда, — начал читать Семен Васильевич. — Отвечая делом на исторический…

Алексей Петрович тронул прораба за плечо.

— Подожди, Семен Васильевич! По шпаргалке о таком большом деле не скажешь. Конечно, другие могут не согласиться со мною, но я думаю, такое обязательство нам еще рано брать. Не выполним. А хуже нет — замахнуться, да не ударить. Это право никто у нас не отберет: будем и коммунистической бригадой, но работать-то по-коммунистически надо выучиться раньше! Вот и начнем учиться.

— Крепкая нужна наука — это точно, — охотно подтвердил Кряжев, и опять его слова чуть заметно изменили чужую мысль. Но на этот раз на них никто не обратил внимания.

Несмотря на открытую дверь, стало душно. Я встала, чтобы выйти на улицу, и тогда увидела Любку. Она стояла на пороге за Костиным плечом. Зеленоватые глаза в упор смотрели на Кряжева с откровенной непрощающей ненавистью.

Но я не успела задуматься над этим. Меня отвлек голос Алексея Петровича.

— Коммунистов здесь нет, говорите? — он отвечал на какой-то вопрос прораба. — Комсомольцы есть! Они и пойдут впереди.

Ласково притянул к себе Женю, улыбнулся…

— Вот вам и организатор!

Что сделалось с Жениными глазами! Им не хватало места на лице!

— Эта девчонка-то? — недоверчиво спросил прораб. — Здесь же тайга.

— Не девчонка, а комсомолка! — горячо вступился Лева. — И она не одна, мы поможем.

— Комсомольцы, вперед! — полушутя, чтобы не показаться смешным, сказал Толя и, словно нечаянно, поравнялся с Левой.

— Да, именно так: «Комсомольцы, вперед!» — серьезно подтвердил Алексей Петрович. — Только так!

В августе ночи темные. С речки ползет туман. Ночной смене трудно. Женя приходит под утро продрогшая, молчаливая. Не взглянув на горячий чай, быстро раздевается и ложится рядом со мной: «Ох, согрей меня, Леночка!»

Руки у Жени тонкие, детские, и вся она по-детски доверчивая и милая… Если бы у меня была дочь, я Так же грела бы ее своими руками, так же тихонько прятала в тлеющие угли кружку с горячим чаем.

Мы уже две недели живем без начальства. Алексей Петрович ушел на базу. Словно бы все идет как прежде. Только чуть что — шутят: «Нас не замай, — мы теперь комплексные!» И еще что-то появилось. Люди как бы приглядываются друг к другу, мысленно спрашивая: «А что ты можешь?» Больше интересуются тем, что делается на Большой земле. Но все это внешне почти незаметно — как талая вода под коркой льда.

Не люблю слова «перевоспитание». Оно так же далеко от истины, как и те кинонегодяи, что за полтора часа успевают пройти путь от убийцы до святого.

И все-таки люди меняются. Иногда настолько, что их потом трудно узнать. Бывает, что характер меняют обстоятельства. Иной раз и минута длиннее года. А чаще добрая, светлая сила, которая дается иным людям. Перед ней отступает все.

По-моему, такая добрая сила дана нашему Алексею Петровичу, и основа ее в том, что он очень верит во все, что делает и говорит. Сейчас его нет, но сила его — с людьми.