Златослава Каменкович - Опасное молчание

Конечно, это не совсем отвечало обычным правилам, по басню Любаша поместила вместо передовицы и внизу подписалась.

Немного поразмыслив, Любаша вывела еще один заголовок на три колонки: «Голос активных корреспондентов». Первая заметка называлась «Мои предложения». Она начиналась так: «Девочки! Я думаю… я предлагаю…» А дальше шли какие-то кружочки, палочки, вопросительные знаки, точки и запятые, а в конце под всей этой «цепью загадок и тайн» крупно надпись: Катя Максименко. Другая заметка тоже целиком состояла из непонятных иероглифов. Под ней красовалось имя второго члена редколлегии. Три остальные заметки с содержательными заголовками, под которыми оставалось пустое место, были подписаны лучшими учениками класса, как раз теми, кто с таким рвением выбирал редколлегию и горячо обещал помогать.

Затем Любаша расцветила газету интересными загадками, головоломками, шарадами, взятыми из книги «Пятьсот игр и развлечений». Завершила большим выразительным рисунком, изображающим редактора, буквально засыпанного заметками.

— Папа, как «Колючка?» — с трудом разгибая спину, спросила Любаша, показывая газету.

— В находчивости тебе нельзя отказать, — похвалил Кремнев.

Петро, Ганна и Мелана вернулись из театра взволнованные. Спектакль, поставленный по комедии Ивана Франко «Учитель», заставил их смеяться, радоваться и тревожиться за судьбу полюбившихся героев.

Кремневы еще не спали. Евгений Николаевич сидел в столовой и просматривал газеты.

— Понравилось? — спросил он Мелану.

— Очень. Я наревелась…

— О чем пьеса, Петрик? — отложив газету, Кремнев приготовился слушать.

— Мне трудно рассказать в нескольких словах.

— Как сможешь.

— Карпаты… Конец девятнадцатого столетия. Где-то среди гор затерялось глухое село Борынь. У обрыва, одиноко на отшибе, стоит школа. Три дня тому назад приехал сюда на место старого учителе, который прожил здесь пятнадцать лет, никого и ничему не научив, новый учитель Омелян Ткач.

Третье утро настойчиво звонит Омелян Ткач в небольшой школьный колокол, сзывая учеников, но темные, забитые селяне упорно не посылают детей в школу.

Не знает Омелян Ткач, что его предшественник на редкие ревизии инспектора одалживал школьников из соседнего села, а сам хозяйством занимался. Не знает Омелян Ткач и того, что темнотой и суеверием запуганного здесь народа пользуется сельский арендатор, ростовщик Зильберглянц и вийт [10] Сельский староста. Микита Сойка, в руках которых послушным орудием был предшественник Ткача.

Это Вольф Зильберглянц через вийта распустил сплетню, что новый учитель не крещеный и «на веру» живет с какой-то панночкой. Вот почему с такой немой враждебностью встретило село Омеляна Ткача и его сестру Юлию.

Признаться, я не сразу в болезненном, невысокого роста, большелобом, рыжеусом Омеляне Ткаче узнал знакомого мне артиста Александра Янчукова. Обаятельный, сильный духом образ народного учителя создал он в этом спектакле.

— Мне показалось, что артист очень похож на Ивана Франко, — сказала Ганнуся.

— Похож, — согласился Петро. — Между прочим, эту пьесу Иван Франко написал из жизни. Был у него друг учитель, так это он рассказал о своем житье-бытье, о трагической судьбе украинского учителя в Австро-Венгерской империи. Между прочим, постановщик спектакля нашел острые, образные детали, выражающие большие мысли. Тому ярким примером финал спектакля. Омелян Ткач будто и побежден арендатором в трудной и долгой борьбе. Он вынужден покинуть село и школу, но дух учителя не сломлен, моральная победа на его стороне.

Уже во тьму погружены Карпаты. Омелян Ткач, освещая себе путь фонарем, уходит в далекое, глухое село, как бы неся туда свет. А если к этому добавить, что одно из трех стекол его фонаря красное, то станет ясной острая, граничащая с символикой, образная мысль режиссера.

— Вы ничего не сказали, Петрик, о костюмах. Они ведь очень хорошо продуманы художником, верно передают эпоху. Жаль только, что они слишком бедны, лишены тех украшений, которые так самобытны и характерны в одежде бойков. Я среди них жила короткое время… — проговорила Мелана. Лицо ее омрачилось.

Вспомнился Димарский. Она ведь там была с ним.

— А музыка? — добавила Ганна.

— О да, — поспешил сказать Петро. — Композитор, используя богатейший источник народных мелодий, написал прекрасную музыку и песни к спектаклю. Он сумел передать дух и характер нашего свободолюбивого народа.

— Искристы и танцы, — снова оживилась Мелана.

— Еще бы, — отозвался Петро. — Балетмейстер сама жила среди бойков и не раз встречалась с Иваном Франко, собиравшим в этих краях фольклор.

— Благодарю вас, друзья, мы с Мирославой Борисовной словно сами побывали на этом замечательном спектакле, — улыбался молодым людям Кремнев.

— Наконец-то! — встречая мужа, Мирослава Борисовна не сумела погасить тревогу на лице. — Жду вот уже три с лишним часа. Не знала, что и думать.

— А я, видишь, не один, — пропуская вперед невысокую смуглую женщину, одетую строго, но со вкусом, Кремнев внес в дом светлое настроение. — Наконец-то я вас познакомлю.

Знакомя жену с гостьей, он назвал, ее Настенькой и с таким обожанием помог раздеть плащ, что гостья с женской осторожностью одним лишь взглядом сказала: «Что подумает ваша жена?»

— А-а, как это там у Александра Дюма-сына: «Ревность — это искусство причинять себе еще больше зла, чем другим», — рассмеялся Кремнев. — Нет, к счастью моя Мирося умница. Она знает: Женька навеки влюблен в нее. И не мучает ни себя, ни предмет своей любви.

— Смотрите, какая самоуверенность! — качая головой, улыбалась жена. — Ах ты, седой мальчишка…

Миндалевидные глаза гостьи, будто вобрав в себя всю ласку солнца, искрились вниманием и добротой, и тепло этой доброты доходило до самого сердца Мирославы Борисовны. Она знала, много жизней было спасено этой маленькой энергичной женщиной, не раз дерзавшей поспорить с самой смертью. И если сейчас Евгений Кремнев дышит, шутит, несет людям радость, хотя у самого в сердце навечно замурован этот проклятый осколок, жизнью своей он обязан ей, Настеньке…

Но весь курьез в том, что знают Настеньку в семье Кремнева только по фронтовому снимку и рассказам о ней. Правда, два года назад очень короткое время Настенька жила во Львове, да так и не пришлось Мирославе Борисовне с ней познакомиться. Только Петрик, когда работал над повестью «Обманутая смерть», несколько раз встречался с Настенькой.

— Ах, Мирося, как я сожалею, что нет Петра. Вот где уже готовая книга, только садись и записывай. А вот она — живая героиня, не побоявшаяся нанести удар по престижу стольких светил медицины.