Златослава Каменкович - Опасное молчание

— Если бы не ваша личная смелость и высокое мастерство, Евгений Николаевич… Я ведь только невропатолог. Операцию сделали вы. Больная вас называет волшебником…

— Да, но кто поставил снайперски точный диагноз?

— Вы здесь в командировке? — спросила жена Кремнева.

— Да. Вот упросила Евгения Николаевича, чтобы он вторично прооперировал больную, о которой мы сейчас говорили.

В столовую вошли Ганна и Мелана, поздоровались и молча принялись помогать Мирославе Борисовне накрывать на стол.

— Дочери, — улыбнулся Кремнев.

— Такие взрослые? — дугою поднялись тонкие брови гостьи. — Вы мне говорили, что Любаша в восьмом классе, а Наталка в первом.

— А-а, ну да, — кивнул Кремнев. — Это Ганнуся и Мелана. Они нам как дочери, я хотел сказать. Ганна без пяти минут врач, Мелана еще только собирается.

— Тогда и сына не скрывай, — улыбнулась Мирослава Борисовна.

— Да, да, Петром, честно признаюсь, пока горжусь больше всех. Писатель.

— О, я читала… у нас вся семья читала — муж, дочь…

— И себя в этой книге, конечно, узнала? — подсказал Кремнев. — Знаешь, Настенька, я иногда говорю нашему Петрику, если бы все это не приключилось со мной, а прочитал бы я где-нибудь в книге, что вот такой тоненький молоденький врач, рост первый, размер одежды — сорок четвертый, а сапожки носит номер тридцать третий, однажды в холодный зимний день, когда с неба сыпал снег пополам со смертью, под яростной вражеской бомбежкой вынесла почти безжизненного вот этакого тяжелющего, — Кремнев ткнул себя пальцем в грудь, — я бы утверждал, что автор просто фантазирует!

Глаза Настеньки лучатся. Она молчит и улыбается. Вспомнила, когда автор «Обманутой смерти» впервые увидел ее, на лице молодого человека появилась такая растерянность… Он признался: «Я ожидал увидеть спасительницу Кремнева не такой хрупкой…»

Заложив руки за спину, Кремнев расхаживает вдоль столовой взад-вперед, говоря:

— Сегодня я преклонялся перед жизненным подвигом двух скромных тружеников, жены и мужа, которые двадцать пять лет ухаживали за больной матерью, лежавшей в постели без движения. А теперь их мать сидит, может встать, держась за кольца, которые ввинтил зять в проеме двери, может поворачиваться всем корпусом. Она работает надомницей, шьет. Но мы с Настенькой должны сделать этих людей совсем счастливыми. Их мать должна ходить.

— Что же у нее было? — спросила Мелана.

— Парализовано все тело, — ответил Кремнев. — И ежедневно через каждые два часа прибегали с работы домой дочь или зять и, как за ребенком, ухаживали за матерью.

Каждое слово ударяло камнем в грудь Мелане: «А я бросила больную мать с беспомощным ребенком… Подлая, какая я подлая!..»

— Но почему больная лежала столько лет? Где же были врачи? — удивилась Ганна.

Вбежала Любаша, по-мальчишески швырнув портфель на стул. Схватила чашку, подлетела к крану, расхохоталась:

— Комедия! Поглядели бы на этих первоклашек. Отоварились макулатурой, навязали снопы выше себя и тащат… точно муравьи! А наша Наталка… — тут девочка вдруг увидела гостью и умолкла.

— Пойди сюда, Любаша, — позвал Кремнев. — Узнаешь?

— Здравствуйте, — подошла девочка к гостье. — Вы доктор Настенька.

— Да. Но разве у меня это на лбу написано? — глянули солнечные лучи в лицо девочке.

— У нас есть ваша фотография, где вы на войне… Я сразу узнала, вы такая же…

— Да, да, Анастасия Титовна, вы волшебница, и время не властно над вами, — улыбаясь, подтвердила Мирослава Борисовна, чем очень смутила гостью.

Спокойная, сдержанная Анастасия Титовна любовалась сияющей красотой Ганны и Меланы.

— Еще с детства мечтала лечить людей, — призналась Ганна. — Судьба свела меня с Евгением Николаевичем, и это помогло мне окончательно избрать профессию. Я буду сельским врачом. Скоро получу диплом…

— В диплом врача не вписываются такие понятия, как самоотверженность, участие, теплота, — заметила гостья. — Сельскому врачу приходится одновременно быть терапевтом, хирургом и акушером… Конечно, может случиться, что даже в очень отважном поединке со смертью эта старая карга победит, и ничего уже нельзя поделать. Найдете ли тогда слова утешения для родных и близких, в чей дом непрошено ворвется горе? И не захочется ли вам в один из очень трудных дней все бросить?..

— Анастасия Титовна, а когда в вашей медицинской практике был самый трудный день?

— Их много, трудных дней, не похожих один на другой…

Умолкла, будто решая в уме сложную задачу: «И все же какой самый трудный?..»

Проговорила:

— На войне каждый день был очень трудным… Но это было уже после войны, здесь, во Львове, незадолго до моего переезда в Киев.

Седую женщину с умным добрым лицом я увидела в палате, когда вернулась из отпуска. Ее поместили в больницу без меня. В карточке больной прочла: рассеянный склероз. Двадцать пять лет лежит женщина, прикованная болезнью к постели…

— Рассеянный склероз… это же полная обреченность, — тихо обронила Ганна.

— Да, безусловно… — согласилась Настенька. — Мне проще простого было бы подтвердить диагноз многих профессоров и доцентов, исследовавших больную. Назначить очередные уколы… Но в мозгу тонкой иглой колола мысль: а если это не склероз? Если это ошибка в диагнозе? Ведь, рассказывая о себе, больная упомянула о том, что росла она здоровым ребенком, в детстве не болела. Только вот однажды, в девятнадцатом году, когда за братом пришли казаки, девочке пришлось прятать на чердаке листовки и пистолет… Прыгая с чердака, больно ударилась спиной о какой-то металлический предмет, кажется рельсу.

Спрашиваю: «И был синяк?» — «О да, но потом прошло»… Травма? Вот это меня и насторожило… Из головы не выходит: «Но почему травма не сказалась раньше? Ведь больная выросла, вышла замуж, родила ребенка и затем стала угасать…»

Началась кропотливая работа. Не буду кривить душой: в больнице снисходительно-сожалеюще смотрели на мою работу. В самом деле, больная безнадежная — это признано даже в медицинском институте. Косые взгляды: зачем возиться столько времени, отрывать от дела авторитетных специалистов? Нет, не сдаюсь. Призываю на помощь опытных коллег, работающих в других больницах. Рентген, пункции. Наблюдения привели меня к выводу, что в спинном мозге больной есть опухоль. Тогда я поделилась своими мыслями с вами, Евгений Николаевич, зная, что вы идете на самые рискованные операции, вас не пугают никакие трудности.

«Опухоль спинного мозга!» — повторили вы, и я никогда не забуду, какой радостной надеждой засветились ваши глаза. Но, вижу, внезапная тревога вдруг погасила радость на вашем лице. Со страхом жду, что вы скажете…

— Сказал, что думал, — припомнил Кремнев. — Организм больной сильно ослаб, сердце детренировано, у меня, действительно, не было уверенности в счастливом исходе. Но мы спросили больную, согласна ли она на операцию, не скрывая от нее правды. Она ответила: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». И я согласился! Операция была трудной и долгой.