Юрий Рытхэу - Путешествие в молодость, или Время красной морошки

Память отказывалась вспоминать тот день, когда муж погиб под гусеницами вездехода, невольно отсекая то, что могло причинить невыносимую боль, затуманить сознание, рассудок.

Как только свиток жизни, который любила в тихие часы разматывать в своей памяти Оннонау, доходил до этого места, тут все и заканчивалось…

Вот и сейчас, уходя все дальше от яранги, от привычного шума готовящегося ко сну стойбища, Оннонау ожидала сладостных воспоминаний о том времени, когда они любили друг друга. Именно здесь, над слиянием могучей Ичу и Чауна, над неудержимым потоком стремящейся к вольному океану воды.

Время от времени Оннонау останавливалась и прислушивалась, стараясь уловить шум текущей воды. Но почему-то в уши назойливо лез все усиливающийся стон работающей в отдалении железной драги, и, хотя Оннонау никогда не видела машины, она живо представляла ее в виде чудовища, образ которого остался в памяти от школьных учебников или книг, описывавших доисторическое прошлое земли, когда здесь бродили мамонты и огромные, многотонные существа с пастями, усеянными острыми зубами. Она знала, что драга добывает золото, драгоценный металл. Куда же идет этот металл? Говорили, что золото ценно, как украшение. Дочь и зять, женившиеся по новому обряду, носили на руках золотые обручальные кольца. Вот, пожалуй, и все, что знала Оннонау о ювелирном применении золота. Правда, в детстве, когда Оннонау ходила в школу в Усть-Чауне, она видела одного человека, приезжего из Хабаровска, у которого во рту было несколько золотых зубов. По этому поводу среди школьников разгорелся спор, растут ли эти зубы сами, или же они поставлены взамен утраченных? Кто-то высказал такую мысль, что золотые зубы — знак особой учености, появляющийся после долгих лет овладения разными науками. Оннонау убедилась в этом, когда в тундру приехал важный чукча из самого окружного центра, Анадыря. Когда он говорил, во рту у него поблескивали два ярких золотых зуба. Золото открыли здесь, в долине, когда еще был жив Василий. Сначала появились геологи, а за ними на разных машинах уже другие люди. Тогда говорили: золото нужно стране! И еще в газетах и по радио называли Чукотку — валютный цех государства. В тогдашних разговорах о золоте кто-то вспомнил замечание о том, что при коммунизме золотом будут украшаться нужники. В тундре их и в помине не было. Если надо, уходили за дальнюю кочку. Нужники Оннонау видела в интернате и в больнице, когда рожала Аннушку. Но эти учреждения поразили Оннонау невероятной грязью, запустением и вонью, она с удовольствием подумала, что в тундре все это чище и проще… Зачем же золотые нужники?

Оннонау остановилась и еще раз прислушалась. Назойливый металлический стон работающей драги уже начинал раздражать, и пришлось сделать усилие, чтобы взять себя в руки, Она знала, что вот за этим небольшим подъемом, когда ноги, обутые в легкие торбаса с лахтачьими подошвами, пересекут небольшой овражек, оставшийся от весенних потоков, и ступят на каменистую вершину холма, она услышит голос водного потока.

Сделав еще несколько шагов, Оннонау снова остановилась, перевела дух и задержала дыхание, чтобы не мешать своему слуху… Ничего… Ничего, кроме какого-то жалкого журчания, прерываемого резким стоном работающей драги. Может быть, она заблудилась, пошла не в ту сторону? Но как могло обмануть ее обостренное чувство, отточенное годами, способность находить верный путь даже в незнакомом месте? Тут что-то не так. Она ведь доверилась и памяти чувств, памяти ощущений, и даже памяти собственных ног, которые «помнили» каждую кочку, каждую ложбинку, каждый камешек на пути от яранги к этому холму, вознесенному над полноводным потоком.

Она снова и снова прислушивалась, напрягая слух, отгоняя все посторонние мысли и ощущения, стараясь услышать то, что ожидала, то, что должно было напомнить ей о безвозвратно ушедших днях, живших лишь в ее душе.

Но ничего, ничего, кроме жалкого слабого журчания и монотонного, раздражающего стона железной громады драги.

Куда же могла уйти река?

Сейчас ведь не зима, поток не мог замерзнуть, укрыться под толщей прозрачного льда. Реки просто так не исчезают с лица земли. Такого просто не бывает.

Но ведь нет шума! Нет характерного течения!

Оннонау с полчаса простояла на холме, все еще надеясь обнаружить среди ночных звуков шум речного потока.

Но тщетно!

Убедившись, что ничего не слышно, поколебавшись немного, Оннонау решилась спуститься вниз, к самой реке. Она помнила, что спуск с холма довольно крут и что глубина начиналась от самого берега. Как бы не свалиться в реку… Оннонау взяла левее, где спуск положе и сухой овражек у речного берега образовал маленький галечный пляж, откуда она когда-то брала воду и несла полные ведра вверх по склону, надеясь, что вот-вот появится муж и его сильные добрые руки возьмут тяжелые ведра…

С легким шумом катились из-под ног камешки.

Вот и бережок. Ноги сразу же утонули в мелкой гальке. Она была влажная, вязкая, и требовалось усилие, чтобы сделать следующий шаг, Оннонау вся напряглась в ожидании; вот-вот она почувствует кожей лица приближение большой воды, веяние прохлады от стремительно несущегося потока, чуткие ноздри уловят дух тундрового настоя, который вобрала в себя река на своем долгом пути от дальних предгорий, через обширную тундру, многочисленные озерца, болотца, бочажки, через ягодные места, морошечные поля, сухие, поросшие черной шикшой кочкарники, голубичные заросли, в которых лакомились буро-рыжие тундровые медведи… Но ничего подобного, ничего, кроме незнакомого запаха сырого металла, кислых испарений стоячей воды.

Реки здесь не было.

Недоумение и тревога охватили Оннонау.

Она долго снова прислушивалась, принюхивалась, все больше и больше с горечью убеждаясь в том, что того, чего она с таким нетерпением ожидала, к чему так стремилась, ничего этого нет. Неужто ее привезли на другое место и ничего не сказали, скрыли по неизвестной причине? Но зачем, кому это нужно? Возникнув, эта мысль уколола сознание, но тут же улетучилась: ведь все остальное было легко узнаваемым — место, где поставили ярангу, вся округа и даже дорога сюда, на берег невесть куда исчезнувшей реки.

Оннонау постояла на галечном пятачке и медленно побрела назад, поднимаясь по старому, высохшему овражку, проложенному весенними подснежными водами.

Еще издали она почувствовала, что у яранги стоит дочь, дожидаясь возвращения матери.

Пока шла, Оннонау постаралась унять волнение тревогу, загнала их в глубь своего сердца, по старой привычке полагая, что ее волнения и внутренние заботы никому не интересны, кроме нее самой, и спокойно, однако не скрывая удивления, сказала: